Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

Суббота, 14 июня. Эту неделю я рисовала, а нашли, что это недостаточно хорошо для меня.

Довольно выездов!

Воскресенье, 15 июня. Вы увидите, что я еще не умерла… У меня бьется сердце и меня лихорадит при мысли, что мне остается только несколько месяцев.

Жулиан уже заметил, что я начала серьезно работать, и увидит, что я никогда не буду манкировать моими еженедельными композициями. У меня есть альбом, в котором я их набрасываю, нумерую и озаглавливаю, причем отмечаю день.

Суббота, 21 июня. Вот уже около тридцати шести часов я почти не перестаю плакать; вчера я легла совсем измученная.

За обедом у нас было двое русских, а также Божидар; но я была никуда не годна. Мой скептический и насмешливый ум куда-то исчез. Случалось мне терять родных, бывали другие горести, но мне кажется, что я никогда не оплакивала никого так, как я оплакиваю того, кто только что умер. И это тем поразительнее, что в сущности это не должно было совсем меня огорчить, скорее даже должно было бы меня радовать.

Вчера в полдень, когда я уезжала из мастерской, Жулиан позвал горничную; она приложила ухо к трубе и тотчас-же сказала нам несколько взволнованным голосом:

— Барышни, господин Жулиан велит сказать вам, что умер наследный принц.

Уверяю вас, что я вскрикнула совершенно искренно. Я села на ящик для углей. Все говорили в один голос.

— Немного потише, mesdames, это официальное известие, получена телеграмма. Он убит зулусами. Это мне сказал господин Жулиан.

Это уже всюду известно; когда мне принесли «Estafetto» с крупно напечатанными следующими словами: « Смерть наследного принца», я не могу рассказать вам, как у меня сжалось сердце.

Притом, к какой бы партии ни принадлежать, быть ли французом или иностранцем, невозможно не поддаться общему чувству оцепенения.

Эта страшная безвременная смерть действительно ужасна.

Но я вам скажу то, что не говорит ни один журнал, — что англичане подлецы и убийцы. Это неестественно!.. Есть или один или несколько виновных, бесчестных, подкупленных. Разве подвергают опасности принца, надежду партии? Сына!.. Нет, я не верю, что есть хоть одно такое дикое животное, которое не смягчилось при мысли о матери!.. Самые ужасные несчастья, самые страшные потери всегда оставляют хоть что-нибудь, хоть луч, хоть тень надежды или утешения… Здесь ничего. Можно сказать, без боязни ошибиться, что это небывалое горе. Он уехал из-за нее, она ему надоедала, она его мучила, не давала ему даже 500 франков в месяц, делала тяжелой его жизнь. Дитя уехало в дурных отношениях с матерью.

Понимаете ли вы весь ужас этого? Видите ли эту женщину?

Есть матери столь-же несчастные, но ни одна не могла почувствовать удар так сильно; потому что общее чувство увеличивает горе во столько же миллионов раз, сколько шуму, сочувствия, даже оскорблений вокруг смерти.

Чудовище, принесшее ей это известие, сделало бы лучше, если бы убило ее.

Была в мастерской, и Робер-Флери очень хвалил меня; но вернувшись я все-таки плакала, потом поехала к m-me G., где все, начиная с прислуги, в трауре и с заплаканными глазами.

Эти англичане всегда поступали гнусно с Бонапартами, которые всегда имели глупость сноситься с этой подлой Англией, к которой я чувствую ненависть и ярость.

Можно увлекаться, даже плакать, читая роман. Как же не быть взволнованной до глубины души этой страшной катастрофой, этим ужасным раздирающим сердце концом!

В результате — целая партия без пристанища. Им нужно какого-нибудь принца, хоть для виду, я думаю, что они не разъединятся; некоторые, наименее скомпрометированные, присоединятся к республике, но другие будут продолжать поддерживать какой-нибудь призрак. Впрочем кто знает? Раз римский король умер, не подумают ли, что все кончено?

Умереть? В такую минуту! Умереть в двадцать три года, быть убитым дикарями, сражаясь за англичан!

Я думаю, что в глубине своих сердец самые жестокие из врагов чувствуют нечто в роде угрызений.

Я читала все журналы, даже те, которые бранятся; я обливала их слезами.

Будь я француженка, мужчина, бонапартист, я не могла бы быть более возмущенной, оскорбленной и безутешной.

Ну, подумайте только об этом юноше, которого заставили уехать глупые шутки грязных радикальных журналов, об юноше, которого окружили и убили!

Представьте себе его крики, отчаянные призывы, страдание, ужас и бессилие. Умирать в незнакомом углу, быть покинутым, почти преданным! И как можно было отправиться одному с англичанами!