Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

— Прощайте, до свидания.

И он спрыгнул на платформу, еще раз поцеловав мне руку: это был поцелуй верной и преданной собаки.

— Что же? что же? — кричал отец из отделения, так как мы были в коридоре.

Я вошла к отцу, но была так огорчена причиненным горем, что я тотчас же легла и закрыла глаза, чтобы думать свободно.

Бедный Паша! Милый и благородный человек! Если мне жаль чего-нибудь в России, то только это золотое сердце, этот благородный характер, эту прямую душу.

Действительно ли я огорчена? Да. Можно ли не чувствовать гордости при сознании, что имеешь такого друга!

Эту ночь со вторника на среду я спала очень хорошо в постели, как в гостинице.

Я в Вене. В физическом отношении мое путешествие было прекрасно: я хорошо спала, ела и я чувствую себя чистой. Это главное, и возможно только в России, где топят дровами и где в вагонах есть уборные.

Мой отец был очень мил; мы играли в карты и смеялись над путешественниками.

Здесь пахнет Европой. Высокие, гордые дома поднимают мой дух почти до верхних этажей. Низенькие жилища Полтавы давили меня.

Суббота, 14 ноября. Сегодня утром в пять часов мы приехали в Париж.

Мы нашли в Grand-Hotel депешу от мамы. Помещение взяли в первом этаже. Я приняла ванну и стала ждать маму. Но я так огорчена, что ничто более меня не трогает.

Она приехала с Диной; Дина счастлива, спокойна и продолжает исполнять роль сестры милосердия, ангела-хранителя.

Вы понимаете, что никогда еще я не была в таком затруднении. Папа и мама! Я не знала, куда деваться.

Произошло несколько неловкостей, но ничего особенно тревожного.

Мы выехали, мама, папа, я и Дина. Обедали вместе и отправились в театр. Я сидела в самом темном углу ложи и глаза мои так отяжелели от сна, что я почти ничего не видела.

Я легла с мамой и вместо нежных слов, после такого долгого отсутствия, у меня вылился целый поток жалоб, который однако скоро иссяк, так как я заснула.

Понедельник, 21 ноября. После обеда мы отправились смотреть «Павла и Виргинию», новую оперу Массэ, которую очень хвалят.

Парижские ложи — орудия пытки: нас было четверо в лучшей ложе, стоящей 150 франков, и мы не могли двинуться. Промежуток в час или два между обедом и театром, большая хорошая ложа, красивое и удобное платье: вот при каких условиях можно понимать и обожать музыку. Я была в условиях как раз противоположных, что и мешало мне слушать обоими ушами Энгали и смотреть во все глаза на Капуля, любимца дам. Уверенный в успехе, счастливейший артист ломался, как в фехтовальной зале, испуская раздирающие звуки.

Уж два часа ночи.

Мама, которая все забывает для моего благополучия, долго говорила с отцом. Но отец отвечал шутками или же фразами возмутительно индифферентными.

Наконец, он сказал, что вполне понимает мой поступок, что даже враги мамы считали его вполне натуральным, и что следует, чтобы его дочь, достигнув шестнадцати лет, имела покровителем отца. Он обещал приехать в Рим, как мы и хотели. Если бы я могла верить.

Пятница, 25 ноября. До вечера все шло ни хорошо, ни худо, но вдруг начался разговор очень серьезный, очень сдержанный, очень вежливый о моей будущности. Мама выражалась во всех отношениях надлежащим образом.

Но надо было видеть в это время моего отца. Он опускал глаза, свистел, отговаривался.

Существует малороссийский диалог, который характеризует нацию и который, в то же время, может дать понятие о манере моего отца.

Два крестьянина:

Первый крестьянин. — Мы шли вместе по большой дороге?

Второй крестьянин. — Шли.

Первый. — Мы нашли шубу?

Второй. — Нашли.

Первый. — Я тебе ее дал?

Второй. — Дал.

Первый. — Ты ее взял?

Второй. — Взял.

Первый. — Где она?

Второй. — Что?

Первый. — Шуба.

Второй. — Какая шуба?

Первый. — Да мы шли по большой дороге?

Второй. — Шли.

Первый. — Мы нашли шубу?

Второй. — Нашли.

Первый. — Я ее тебе дал?

Второй. — Дал.

Первый. — Ты ее взял?

Второй. — Взял.

Первый. — Где же она?

Второй. — Что?

Первый. — Шуба!

Второй. — Какая шуба?

И так до бесконечности. Только, так как сюжет не был смешон для меня, я задыхалась, что-то поднималось к горлу и причиняло мне страшную боль, особенно потому, что я не позволяла себе плакать.

Я попросила позволения вернуться домой с Диной, оставив маму с ее мужем в русском ресторане.

Целый час я оставалась неподвижна, со сжатыми губами, со сдавленной грудью, не сознавая ни своих мыслей, ни того, что делалось вокруг меня.