Алекс Бертран Громов - Сталин и Берия. Секретные архивы Кремля. Оболганные герои или исчадия ада?

25 июля 1953 года было принято «Постановление Президиума ЦК о письме Полукарова о положении в следственных органах МВД», относившееся к числу строго секретных документов. Поводом послужило письмо следователя МВД Полукарова, адресованное секретарю ЦК КПСС Н. Н. Шаталину. Автор послания сетовал на нововведения, появившиеся в деятельности министерства с тех пор, как его возглавил Берия, и высказывал твердую убежденность в виновности всех подозреваемых по «делу врачей». Полукаров сообщал, что именно по распоряжению Берии «дело врачей» было спущено на тормозах и закрыто, а арестованным сами следователи должны были подсказывать формулировки отказа от прежних признательных показаний.

Постановлением было предписано «поручить тов. Хрущеву Н. С. рассмотреть заявление с учетом обмена мнений на заседании Президиума ЦК».

19 октября генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко снова лично провел допрос арестованного еще летом Берии. Протокол допроса Руденко отправил Маленкову со своими комментариями. Поводом и основной темой допроса были материалы, добытые подчиненными Руденко в архивах МВД Грузии. При этом были обнаружены многочисленные резолюции, которые, по словам прокурора, свидетельствовали о том, что «именно Берия в 1937–1938 годах являлся инициатором массовых арестов при отсутствии доказательств виновности и применения незаконных методов следствия». Авторство резолюций Берия признал, но от того, что он руководствовался в своей деятельности контрреволюционными мотивами, отказался.

5 ноября в Президиум ЦК КПСС, а также лично Маленкову и Хрущеву был представлен доклад генерального прокурора СССР о деле Папулии (Павла) Орджоникидзе. В докладе говорилось, что Л. Берия, желая скомпрометировать видного советского деятеля С. Орджоникидзе, ложно обвинил в антисоветской деятельности его родного брата, который был арестован в ноябре 1936 года и сначала осужден на пять лет ссылки. В августе следующего года П. Орджоникидзе был снова арестован, возвращен из места ссылки и обвинен в причастности к убийству Кирова. Жестокими пытками его заставили подписать признательные показания в том, что он не только знал о контрреволюционном заговоре, но и сам в нем участвовал, намереваясь убить Берию. В ноябре 1937 года П. Орджоникидзе был расстрелян. Теперь прокурор Руденко просил опротестовать и прекратить то дело, а Орджоникидзе посмертно реабилитировать.

10 ноября на очередном допросе бывшему всесильному Берии предъявили обвинение в сотрудничестве с английской разведкой. В качестве основания для такого обвинения были названы свидетельства тех, кто утверждал, будто дядя Берии – Г. Джакелли – был агентом британских спецслужб и сам Берия об этом знал, более того, связи между Джакелли и англичанами были установлены по настоянию Лаврентия Павловича. Согласно записям в протоколе, Берия отрицал предъявленные обвинения, говоря, что об отношениях между дядей и британцами никогда ничего не знал. Допрос вел сам генеральный прокурор Руденко, который после немедленно представил протокол лично Хрущеву и Маленкову.

18 ноября Маленкову, а также Хрущеву и Молотову, был представлен протокол допроса Берии, на котором недавно еще всесильного наркома обвинили в убийстве с использованием репрессивного аппарата НКВД, а также в изнасиловании с предварительным приведением жертвы в беспомощное состояние с помощью химических веществ. Жертвой убийства была названа Н. Орджоникидзе, жена родного брата наркома С. Орджоникидзе, расстрелянная в 1938 году по решению «тройки». Ответ Берии гласил, что он не помнит, было ли тогда представлено ему это дело. По поводу жертвы своей необузданной страсти, актрисы В. А. Чижовой, Берия сообщил, что она была его любовницей, но по взаимному согласию.

21 ноября мать арестованного Берии – М. И. Берия – из Тбилиси написала письмо председателю Совмина СССР Г. М. Маленкову письмо. Она просила предоставить ей пригодное для проживания жилье, поскольку сразу после ареста сына ее выселили из квартиры в ведомственном доме МВД, где она прожила более тридцати лет. «Мне 86 лет, больная (слепая на 70 %) и нуждаюсь в присмотре. Со мною живут нетрудоспособная (глухонемая) дочь, 8-летняя внучка и зять…» – писала старая женщина, жалуясь, что выселенной семье выделили одну комнату, категорически непригодную для жизни. Она особо указывала в письме, что после перевода сына в Москву виделась с ним всего три раза за прошедшие с того момента семнадцать лет и отвечать за его действия не должна.