Екатерина Сушкова - Записки

Скончалась Е. А. Сушкова-Хвостова 10 октября 1868 г., на 57 году от роду.

В основе записок Е. А. Сушковой лежит исправленный и дополненный текст той интимной девической исповеди, которую адресовала она в 1836–1837 г. своей приятельнице, М. С. Багговут. Неожиданная смерть подруги оборвала этот ранний опыт автобиографии и оставила документ в распоряжении его составительницы. Вероятно, она не очень таила его от близких. Письма к родным из Петербурга молодой романистки Е. А. Ган полны уже следующей зимою впечатлений от «большой тетради», в которой изложена «тайная история жизни» ее кузины и новой приятельницы. Между этой «тайной историей жизни» и «исповедью», о которой впоследствии упоминала Е. А. Сушкова сама, можно смело поставить знак равенства. Многочисленные выписки, сделанные Е. А. Ган из заветной тетради, позволяют установить, что даже в таком интимном документе, как «исповедь», были уже тщательно зашифрованы имена некоторых живых лиц. Следы этого шифра остались и в тексте позднейших «записок»: так, Алексей Лопухин, фигурировавший в тетради, известной Е. А. Ган, как «князь Мишель», в материалах, предназначенных для печати, определялся как «Леонид Л–хин». Сравнивая некоторые места «исповеди» Е. А. Сушковой в записях Е. А. Ган с передачею тех же эпизодов через много лет самою мемуаристкою, мы только в одном случае установили заметное осложнение ранней ситуации чертами, прежде отсутствовавшими и явно взятыми из стороннего литературного источника. Так, тексты «Юношеских произведении Лермонтова» (особенно тирады драмы «Два Брата»), опубликованные в девятом томе «Русского Вестника» за 1857 г. несомненно использованы были Е. А. Сушковой для оживления прежнего рассказа о конфликте двух претендентов на ее любовь. Однако, произошло это уже очень поздно, а вопрос об известной исторической ценности бумаг, писанных в разъяснение недавних жизненных неудач и светских поражений, должен был встать перед Е. А. Сушковой еще в самом начале сороковых годов, когда скромное имя одного из персонажей ее «исповеди» стало историческим именем гениального поэта и властителя дум целого поколения.

Некоторое время будущая мемуаристка старалась ограничить свои выступления в печати только сообщениями сырого материала, и двенадцать неизвестных стихотворений Лермонтова, сохранившихся в старых тетрадях Е. А. Сушковой, опубликованы были ею в двух книжках «Библиотеки для Чтения» за 1814 год без всяких разъяснении [6]. Между тем, интерес к фактам жизни и творчества молодого Лермонтова после этой публикации необычайно обострился, и молчание Е. А. Сушковой о поэте становилось тем более неуместным, что одни из вновь пущенных в читательский оборот произведений были ею вдохновлены, другие ей непосредственно вручены, наконец, третьи требовали для своей расшифровки ключа, которым, конечно, никто, кроме нее не располагал. В порядке ответа на запросы широких литературных кругов и возникает, думается нам, как развернутый комментарий к Лермонтовским текстам в «Библиотеке для Чтения», будущая четвертая глава записок Е. А. Сушковой, целиком посвященная первым встречам ее с поэтом в 1830 году. Именно эта часть воспоминаний, данные которой несомненно отсутствовали в первоначальной «исповеди», и появляется в «Русском Вестнике» 1857 года, т. е. задолго до публикации Записок полностью, еще при жизни самой Е. А. Сушковой [7].

Если бережно сохраненные стихотворные альбомы послужили опорными пунктами для реставрации ранних воспоминаний о Лермонтове, а страницы «исповеди» для истории последних свиданий с ним, то традиционный материал семейных преданий и тетради систематически веденных в юности дневников должны были облегчить превращение пестрых и разновременных мемуарных фрагментов в стройные главы широко развернутого жизнеописания.

«Dans mes moments perdus — пишет E. А. Сушкова-Хвостова 20 мая 1852 г. из Венеции сестре, прося возвратить какую-то часть старого своего дневника — j’ècris mon histoire, la mémoire ne suffit pas quand taut d’années ont passé dessus je me souviens de ce que j’ai éprouvé, mais dans cette si courte periode de ma vie il yavait des mots, des gestes que je n’ai compris qu’après et que je ne puis rassembler — ради бога, душа моя Лиза, сделай мне это одолжение, достань мне мою тетрадь — во что бы ни стало».

К сожалению, многие тетради дневника, хранившиеся во время пребывания мемуаристки за границей, у ее родных и знакомых, возвращены ей не были, в деталях семейных преданий осведомлена она была не достаточно твердо, а расширению хронологических рамок повествования за пределы 1836 года препятствовали, вероятно, какие побудь интимно-личные или фамильные соображения. «Как ни принималась она за продолжение Записок — рассказывает первый издатель их — от всех этих попыток остались две-три страницы, да небольшое предисловие к прежним запискам, подписанное 1860-м годом». Таким образом Е. А. Сушкова, с одной стороны, как бы сознавала известную незавершенность своих воспоминании, с другой — сама санкционировала появление в печати их ранее написанных частей.