Мария Башкирцева - Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном

1) живот не так велик,

2) я никогда не курил,

3) я не пью ни пива, ни вина, ни алкоголя, ничего, кроме чистой воды.

В заключение, блаженное состояние за кружкой пива не есть моя любимая поза. Я гораздо чаще располагаюсь по восточному на диване.

Вы спрашиваете меня, какого художника из новейших я предпочитаю? — Миллэ.

Мой любимый композитор? Я питаю отвращение к музыке.

В действительности, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину. Я ставлю хороший обед, настоящий обед, — редкостный обед, — почти на одну доску с красивой женщиной.

Вот мое profession de foi, господин старый профессор.

Я держусь того мнения, что если у человека есть какая-нибудь хорошая страсть, крупная страсть, ей нужно предоставить все место, пожертвовать для нее всеми другими; это я и делаю.

У меня были две страсти. Нужно было пожертвовать одной, и я немножко пожертвовал чревоугодием. Я стал воздержным, как верблюд, но прихотливым до того, что не знаешь, что в рот взять.

Хотите еще одну подробность? У меня страсть к спорту. Я держал большие пари в качестве гребца, пловца и ходока.

Теперь, после того, как я вам сделал столько признаний, господин грызун, расскажите мне о себе, о вашей жене, — ибо вы, конечно, женаты, — о ваших детях. Есть ли у вас дочь? Если — да, не забывайте меня, прошу вас.

Молю божественного Гомера просить за вас Бога, чтобы он даровал вам способность боготворить все прелести земной жизни.

Ги де-Мопассан.

Я через несколько дней переезжаю в Париж, 83, rue Dulong.

Злополучный золаист! Но это прямо восхитительно! Если бы небо было справедливым, вы были бы того-же мнения! Мне кажется, что это не только очень занимательно, но что здесь можно испытать самые тонкие радости, услышать поистине интересные вещи, если только быть абсолютно искренним. Ибо, в самом деле, наконец, с каким другом (мужчиной или женщиной) вы не найдете чего-нибудь такого, что приходится скрывать, или какую-нибудь предосторожность, которую приходится соблюсти? Между тем здесь вы имеете дело с абстрактным существом!

Не принадлежать ни к какой стране, ни к какому миру, быть всегда правдивым, тут можно бы дойти до широты выражения а la Шекспир…

Но довольно с нас подобной мистификации. Так как вы все знаете, я не стану ничего более скрывать от вас.

Да! милостивый государь, я имею честь состоять лицейской пешкой, как вы выражаетесь, и я вам докажу это восемью страницами моральных поучений… Слишком хитрый, чтобы приносить вам манускрипты, перевязанные бьющими в глаза бечевочками, я заставлю вас вкушать мои доктрины маленькими дозами…

Я воспользовался, милостивый государь, досугом святой недели, чтобы вновь перечитать полное собрание ваших произведений…

Вы, бесспорно, большой весельчак.

Я вас ни разу не прочел целиком и подряд. Впечатление поэтому отличается большой свежестью, и это впечатление…

Есть от чего всем лицеям перевернуться навзничь и всем монастырям христианского мира возмутиться духом!

Что касается меня, который нисколько не отличается особенной стыдливостью, я смущен — да, милостивый государь, смущен тяготением вашей души к тому чувствованию, которое Дюма-сын называет любовью. Это может обратиться в мономанию, и об этом придется пожалеть, ибо вы богато одарены, и ваши рассказы из крестьянской жизни очень недурны.

Я знаю хорошо, что вы написали книгу «Une Vue» и что эта книга носит яркий отпечаток глубокого чувства отвращения к жизни, отпечаток грусти и придавленности. Это чувство, которое побуждает нас прощать вам многое другое, от времени до времени всплывает наружу в ваших произведениях и заставляет нас считать вас высшим существом, страдающим от жизни. Это именно и поразило мое сердце. Но эта печальная нотка, мне кажется, не более, как отражение Флобера.

В итоге мы с вами порядочные простофили, а вы еще к тому же ловкий шутник (видите, как иногда хорошо быть быть незнакомым друг с другом) с вашим одиночеством и вашими длинноволосыми существами…

Любовь — этим словом все еще хотят поймать на удочку весь мир. Жиль-Блаз, где ты?

По прочтении одной из ваших журнальных статей, я взялся за чтение Attaque du moulin. Мне показалось, что я вступаю в роскошный благоухающий лес, оглашаемый сладкозвучным пением птиц. «Никогда еще более глубокий мир не спускался с небес на более счастливый уголок природы». Эта магистральная фраза напоминает знаменитые несколько тактов последнего действия «Африканки».