Евгений Белоусов - Повесть военных лет

Со сменой очередного места жительства, пришлось поменять и школу. Теперь я пошёл учиться в Среднюю школу № 5 (СШ № 5) или «Школу водников». В городе все школы, кроме номеров, носили ещё и названия: СШ № 1 — имени Крупской, СШ № 4 — имени Калинина, были школы имени Некрасова, имени Гоголя Достоевского и другие. В школе имени Гоголя — Достоевского я учился с первого по третий класс. «Школа водников», в которую я перешёл, находилась на перекрёстке улиц Ленина и Станичной, через два дома от реки Амур. В большую перемену, между уроками мы бегали на берег Амура, любовались ледоходом, смотрели, как идёт шуга, как вскрывается весной или замерзает осенью Амур.

В этой школе я подружился с Игорем Алексахиным, Николаем Коробовым, Евгением Перервой. Дом, в котором жил Игорь Алексахин находился на берегу Амура. Это был кирпичный одноэтажный дом с высокими окнами на Амур. Дом был государственный и состоял из двух половин. Алексахины занимали одну половину из трёх комнат. До школы Игорю идти один квартал, а мне — четыре квартала. До седьмого класса учились вместе, но в разных группах. В шестом классе я остался на второй год из-за неуспеха в русском языке. При переходе в седьмой класс, мне опять пришлось поменять школу. Рядом с нашим домом была организована новая Начальная школа — НСШ № 7 и, для её комплектования, нас, почти целым классом, перевели в неё из СШ № 5. Однако восьмой класс я заканчивал опять в СШ № 5, в «Школе водников», так как НСШ № 7 была семилеткой. После восьмого класса, я подал заявление в Благовещенский Горный техникум и был принят на геологоразведочное отделение.

Очень хорошо помню лето 1939 года. Большое впечатление оставил гастроном на улице Ленина. Это был центральный магазин города, в здании дореволюционной постройки. Изумительные зеркальные стены, в витринах изобилие продуктов. В этом магазине было абсолютно всё. Особенно запомнились конфеты: россыпью и в очень красивых коробках, украшенных бумажными кружевами. Печенье в таких же оригинальных коробках с красивыми названиями. Помню, покупал конфеты «Садко», печенье в коробках «Петифур» — маленькие глазированные, с шоколадом и кисленькой начинкой, изящно изготовленные. Масса колбасных, мясных продуктов. Колбасы твёрдого копчения, завёрнутые в фольгу. Я таких колбас уже никогда и нигде не пробовал. Сыры. Рыба всевозможная, кетовая икра четырёх сортов. Копчёные кетовые балыки. Много продуктов появилось тогда и в других магазинах. Недалеко от рынка, в красивом старинном двухэтажном доме был магазин «Рыба». Там было всё. Икра стояла в бочонках. Рыба — в бочках. Крабы свежие. В то время, в Благовещенск приходили рефрижеракторы — белые как лебеди суда — из Николаевска на Амуре, этой рыбной столицы Дальнего Востока.

Всё это изобилие радовало людей до начала Финской войны. Как только началась советско-финская война, сразу всё исчезло. Опустели прилавки, вернее, на них остались только пачки соли… Начались перебои с хлебом и всеми другими продуктами. Еды, питания становилось всё меньше.

Мы были юными и жили под определяющим влиянием официальной предвоенной пропаганды. Мы отметали любое положение, которое, хоть в какой то степени, противоречило официальному объяснению ситуации. Но родители то наши были взрослыми людьми. Они родились ещё в царской России и оправдать в их глазах то, что творилось, было трудно.

Катастрофически не хватало элементарных продуктов питания. Старшему поколению это было совершенно не понятно. Богатейший край, энергичные люди, хорошие урожаи, а есть нечего. И те, что жили ещё до революции, считали это форменным издевательством и тупостью властей, считали даже умышленным вредительством. Считали, но страшились сказать об этом вслух.

Над Приамурьем сгущались тучи военной грозы. Это вызывало тревогу не только у старших. Однако, мы, молодые, верили и знали, что японцев, этих дальневосточных фашистов, мы всё равно победим. Но старшие то думали несколько иначе. У нас было неведение, а у них был опыт. Если через Амур вдруг хлынут японцы, то их, конечно, остановят. Остановят и погонят назад. Но некоторое время они все равно похозяйничают в Благовещенске. Старшие помнили беззакония японской оккупации. Они знали, что это такое — жить под властью иностранной военщины.

И, наконец, самое страшное. Ночами исчезали люди. Это были 1937, 1938, 1939 годы. Из шести близких мне товарищей, у троих, у Евгения Перервы, Юрия Гурылёва и Льва Конакова, отцы были арестованы и не вернулись. Ни о каких официальных обвинениях не могло быть и речи. Среди ночи приходили вооружённые люди, делали обыск, забирали человека, и он исчезал навсегда. Из окошечка областного отделения НКВД, родственникам объявляли: «20 лет без права переписки». Во время хрущёвской оттепели все известные мне арестованные были реабилитированы. Официальные свидетельства кратки: такой-то был расстрелян тогда-то, теперь реабилитирован.