Спиридон Кисляков - Тайный год. Неизвестный дневник священника

При очевидном мировоззренческом влиянии Экземплярского на о. Спиридона следует отметить и различия в их творческих почерках и восприятии бытия. Киевский богослов рассматривает мир через призму святоотеческого учения, создавая с его помощью интеллектуальные формулы поведения человека, постигающего евангельский идеал, находя синтетические образы, помогающие различать внутренние стороны Писания и Предания в их применении к текущей социальной действительности. Архимандрит же описывает окружающее, скорее, с помощью экстатической поэтической речи. Он также опирается на слово Библии и опыт церковного предания, его текст переполнен реминисценциями из святых отцов, древних патериков, а также современных ему авторов.

Архимандрит много читал, подтверждение чему находим и в его записках. В них, так или иначе, отражаются «Божественные гимны» преп. Симеона Нового Богослова, дневниковые размышления знаменитого протоиерея Иоанна Кронштадтского, поэма Джона Мильтона «Потерянный рай», обретшая в России популярность в народных кругах еще с конца XVIII в., научно-популярная литература, современная автору, «Столп и утверждение истины» священника Павла Флоренского… список можно продолжить [8] В частности, некоторые идейные переклички можно найти и с «Третьим Заветом» «неортодоксального мистика» А. Н. Шмидт (1851–1905). .

Серьезное влияние на стиль мышления (а значит, и записок) Кислякова оказали катехизис и «школьное» богословие в целом. Различного рода публицистические трактовки последним важнейших духовных вопросов, публиковавшиеся в популярных в церковном народе дореволюционных листках [9] Это «Троицкие листки», издававшиеся в Троице-Сергиевой лавре, весьма популярные в народе, и т. п. церковные издания. , оставили в публикуемом тексте свои следы. В них, со ссылками на святых отцов, излагались порой крайние точки зрения на острые церковно-общественные проблемы и предлагались для их решения жесткие подходы.

Своеобразие стиля записок о. Спиридона в сочетании широты богословского зрения, глубокого мистического восприятия всеблагого Промысла, постижения бесконечности Божественной любви и при этом порой гневного взгляда на «грешников» вполне в черносотенном духе. Он смотрит на действительность одновременно с точки зрения милующего и любящего христианского сердца и с точки зрения корпоративно-церковной, осудительной и полной старых предрассудков.

Но если читатель, натолкнувшись в записках архимандрита на его мысли и высказывания, словно рожденные в мраке Средневековья, заключит, что тот был мракобесом, то ошибется. Чтобы понять язык автора, проследим ход его мыслей.

Каждая запись является попыткой осознать свое «я», стремлением понять Отчую волю о человеке, о мире, о последних судьбах земли. Одновременно с этим автор стремится понять взаимоотношения между тремя Ипостасями Св. Троицы, а также передать свое преклонение перед Христом, перед Его любовью и дарами, которыми окружен человек на протяжении своего земного пути. Преклонения автору мало, он пытается войти в глубины творческого замысла Промысла о путях человека в истории и «тает» от восторга перед высшей волей. Потому как та заключается в приклонении неба к земле: введении небесных начал в плоть твари и земного устроения с тем, чтобы сделать последнее преддверием Царства вечности, а каждого человека – отражением Самого Сына Божьего в Его славе.

Только в таком виде, в соединении через подвиг Христа человеческой природы с божественной, автор готов принять все мироздание, весь замысел Творца, всю историю как путь, имеющий своей целью восстановление Адама. Для архимандрита дело Христа является осью бытия, вокруг которой вращаются все его внутренние и внешние интересы. Монах пытается хоть в малейшей мере коснуться этого «всеспасительного» действа. В такой сопричастности к нему он черпает силы для жизни, а значит, для покаяния, радости и благодарения.

Каждая запись является для автора некоторым психическим и интеллектуальным механизмом по разогреванию смирения, благоговения перед чудом божественного снисхождения и очистительного внутреннего плача. До тех пор пока этот невидимый, но внутренне осязаемый автором механизм не срабатывает, он находится на грани смерти и уныния. Но вот в сознании проскакивает духовная искра, мотор чувства заводится, запуская процесс живой сопричастности к замыслу Бога. Внутри этого процесса автор получает возможность припасть к ризам Христа и из этой точки преклонения перед Сущим смотрит на мир, на себя, на вселенную, на все проблемы бытия.