Мириам Анисимов - Ромен Гари, хамелеон

Евреям следует иметь в виду, что хотя в их необыкновенной истории и были несколько веков, когда они имели возможность передохнуть от скитаний у нас в Польше, теперь для них пробил час новых странствий, исканий и испытаний. Что бы отныне с ними ни произошло, это касается только их самих: такова уж их судьба {137} .

По словам польского поэта Чеслава Милоша {138} , в Польше то, что ты еврей, воспринималось как постыдная болезнь. Ромен Гари столько от этого страдал, что предпочел скрыть правду о своем детстве. Вместо реальных фактов он преподносил вымышленные истории, как поездка с матерью, которая якобы разбиралась в авангардном искусстве и хотела познакомить с ним сына, в Берлин в 1925 году на постановку «Трехгрошовой оперы» Бертольда Брехта и Курта Вайля. Но постановка Брехта шла в берлинском театре «Шиффбауэр Дамм» в 1928 году, в это время Роман с матерью уже жили в Ницце по адресу: улица Шекспира, 15, в небольшой квартире недалеко от вокзала.

Гари считал, что его детство не может быть описано в романе, рассчитанном на широкий читательский круг, состоящий из «французов гарантированно французского происхождения» {139} , — б о льшая часть из них совершенно равнодушно отнесется к далекому «еврейскому горю».

Для Мины Франция — родина Просвещения, Великой французской революции и прав человека — была символом рая земного. Это убеждение разделяли большинство восточноевропейских евреев, несмотря на дело Дрейфуса. Конечно, Ренан действительно писал: «Дрейфус способен на предательство, мне говорит об этом уже его происхождение», но в итоге Дрейфус был оправдан и даже награжден орденом Почетного легиона. Этот печально знаменитый инцидент, расколовший страну на два лагеря, завершился победой тех, кто защищал демократию и фундаментальные принципы революции 1789 года. А юдофобия правых националистов, католиков и сторонников Шарля Морраса, которая должна была вызвать революцию в масштабе всей страны, казалась таким, как Мина, чем-то незначительным по сравнению с гонениями на евреев в Польше или России.

Прежде всего многих воодушевляло, что еще в годы Великой французской революции Учредительное собрание причислило евреев к полноправным гражданам. Огромной популярностью в переводе на идиш пользовались Эмиль Золя, Ромен Роллан, Анатоль Франс, а также поздний Виктор Гюго, возглавлявший после убийства Александра II в 1881 году Комитет помощи российским евреям.

Как десятки тысяч эмигрантов, Мина Касев обещала сыну: «Во Франции мы разбогатеем, там деньги хоть лопатой греби».

Во Францию после Первой мировой войны попало более миллиона иммигрантов {140} . Их пустили лишь потому, что в ходе военных действии население уменьшилось на три миллиона человек. Основная рабочая сила поступала из Италии и Польши, куда французское правительство направляло специальные группы по найму. В эти годы во Франции был самый высокий в мире процент иностранцев.

Иммигранты-евреи занялись пошивом одежды, кожгалантереей, изготовлением мебели, более 12 тысяч встали к станку, но не все было так гладко. В 1919 году газета польского социалистического бунда «Лебенсфраген» опубликовала письма иммигрантов, полные возмущения тем, как с ними обращаются: «Многие из наших болеют, некоторые при смерти… Нас как будто продали в рабство».

Общественность Франции, напуганная крахом 1929 года, напряженностью в международной политике и столкновениями политических сил, оформившихся во времена Народного фронта, вновь дала себя увлечь антисемитским настроениям.

В 1931 году начали ощущаться последствия экономического кризиса. Безработица стала острее. В конце 1934 года в Сенате прозвучала фраза «ненависть готова взорваться». В среде интеллигенции распространилась идея защиты французской культуры от чужеродного влияния. Робер Бразильяк беспокоился за французское кино: «Даже самые спокойные начинают косо смотреть на курчавые волосы и носы с горбинкой, которых стало особенно много». От Селина прозвучала фраза: «Господа жиды, полунегры, вы наши боги!» {141}

В министерских циркулярах говорилось об ужесточении контроля над иммиграцией. Министерство Эдуарда Эррио было крайне обеспокоено этим вопросом.

Контроль за въездом иностранных граждан, оказание иммигрантам помощи, обучение их детей требуют от различных ведомств дополнительных и всё возрастающих расходов, покрытия которых кажется правомерным требовать у самих иммигрантов {142} .