Анн Филип: Жерар Филип. Одно мгновение… и жизнь после него

О, это кружение вокруг чужого звездного сияния! Как притягивает оно однодневных мотыльков и разную другую живность, бесстрашно устремляющихся на свет, на огонь, на пламя. И опасно, и тревожно и прекрасно. Ресницы трепещут, морщинки улыбаются, глаза горят… И все. Готово. Смертельный номер исполнен. Повторить на бис не удастся. Потому что сгореть в этом сиянии можно только один раз.

Николь Фуркад совсем не проходила по разряду мотыльков. Она была женщиной с характером, с крутым, умным лбом, с твердым, уверенным рукопожатием. К тому же она была замужем. У нее рос сын. Интеллектуалка из поколения поклонниц Симоны де Бовуар и Жана-Поля Сартра. Особая порода женщин послевоенного времени. Война пронеслась совсем рядом. И если не ранила навылет, как многих других, то жила в подсознании, заставляя острее и яростнее проживать свою единственную жизнь.

Все они хотели жить на полную катушку, не оглядываясь назад, не думая о той тьме, которая поглотила жизни их близких и друзей. Кто предатель? Кто герой? Кто сотрудничал с нацистами? А кто отсиживался за закрытыми ставнями, позволяя злу торжествовать на улицах Парижа? Это вопросы, на которые до сих пор нет однозначных ответов. А тогда, в конце сороковых, их боялись даже себе задавать.

Лучше об этом было вообще не думать, а наслаждаться весенним цветением каштанов на Сен-Жермен, силуэтами new look от Диора, простодушной радостью жить, любить, влюбляться. Вот из этого весеннего парижского воздуха, наэлектризованного ожиданием счастья, и возникли миф Жерара Филипа и легенда о его великой любви с Анн. Именно так он ее называл. После развода она не только поменяет фамилию, но и имя. Отныне она будет Анн-Николь Филип. Но об этом чуть позже.

… Итак, он – звезда. Таких до него не было и не будет. Нет, конечно, рядом располагался Жан Габен, суровый, непреклонный и непотопляемый, как скалы Этреты. Был Жан Маре, успешно переквалифицировавшийся из эстетского принца, созданного любовью и пиаром Жана Кокто, в масс-маркетового Фантомаса.

Был Ив Монтан, поющий про осенние листья и о том, что все хорошо (C’est si bon), под испытующим и недоверчивым взглядом Симоны Синьоре – еще одна великая пара века!

Много позднее появятся Делон и Бельмондо – звезды другого поколения и другого замеса.

Никто из них не станет ни Принцем Гомбургским, ни Сидом, ни Лоренцаччо. Никто не рискнет примерить на себя бархатный колет и белоснежный отложной воротник романтического героя. В лучшем случае, как это сделает Делон, – только шляпу и плащ Самурая.

И сразу обнаружится очевидный контраст: герой Делона – человек ночи, а Филипа – герой утра.

Делон – отрешенность, холодность, беспощадность. Филип – открытость, беззащитность, импульсивность. Делон – долгие зимние сумерки, собаки, похожие на волков, беспросветное одиночество, скрашиваемое воспоминаниями о великих женщинах, которые его любили. А Филип – это, конечно, май, Париж, столик на террасе где-нибудь в Café de Flore или Les deux Magots, и все его женщины рядом, щебечут, воркуют, злословят. Он в центре этого веселого птичника, этого благоухающего цветника. Филип любил женщин, всеми силами стараясь при этом избегать дурной мелодрамы объяснений и расставаний. Ему с лихвой хватало этого в кино.

Мария Казарес, Даниэль Делорм, Мишлин Прель, Мишель Морган, Жанна Моро – партнерши, возлюбленные, «глаза напротив».

Во французских артистических кругах принята фривольная легкость любовных связей и всегдашняя готовность к новому роману. Тут у всех до очень преклонных по нашим меркам лет идет очень интенсивная любовная жизнь. Все друг с другом сходятся, расходятся, состоят в каких-то запутанных отношениях. Здесь не принято долго предаваться драмам и обрушивать друг на друга свои горести.

«Парижское веселье» – это не только название оперы Оффенбаха, это состояние души и ума. Не радуются жизни только ханжи и импотенты. Да и для тех наверняка находятся свои радости.

Париж – про радость. Любой ценой, любым, самым причудливым способом. Да, скромный послевоенный рацион пока еще мало напоминает былые гурманские изыски haute cuisine. Да, горячая вода в доме и своя ванная – роскошь, которую могут позволить себе только богатеи. А камин, дымящий бедняцкими торфяными брикетами, – вполне себе привычный атрибут парижской зимы. Но букетик ландышей всегда украсит поднос с первым завтраком. А лацкан даже самого скромного пиджачка будет обязательно украшать щегольская бутоньерка. Ее покупали на последние франки у Мадлен, где до сих пор продаются самые свежие парижские цветы. В какой-то момент все это куда-то уйдет – внутреннее изящество, желание украсить свою жизнь. Все эти белые перчатки, вуалетки с мушками, начищенные до зеркального блеска ботинки. Останется парижская небрежность, врожденный страх быть чересчур, лучше других – парижане всегда чуть-чуть не до.