Георг фон Конрат - Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942

Шел 1940 год, и мне было семнадцать лет.

Наконец наступил день, когда майор пригласил меня в свой кабинет в последний раз, и мы оба разговаривали по-русски, как будто таковыми и родились. Хлопнув меня по плечу, он произнес:

– Товарищ лейтенант, я должен сообщить вам, что больше ничем не могу быть вам полезен. Вы сдали экзамены и теперь являетесь не просто русским, но русским офицером, а также стипендиатом, и теперь вам предстоит продолжить обучение с другими преподавателями.

Я взглянул на него ничего не выражающим взглядом, но когда заговорил, то в словах чувствовался сарказм.

– Товарищ майор, значит ли, что я покидаю этот райский уголок, где раньше времени успел поседеть и превратиться в старика?

– Нет, на самом деле все происходившее здесь только пойдет вам на пользу.

Он паковал свои чемоданы, складывая принадлежности и все вещи, говорившие о том, что это был его кабинет, и в этот момент я испытал чувство, будто это мой отец, который неожиданно уезжает в непредвиденное путешествие. Я понял, что он сам неподвластен самому себе, и больше не таил на него зла. Те полномочия власти, которыми, казалось, он владел, совершенно ему не принадлежали. Возможно, он и сам испытывал боязнь и страх, будучи марионеткой в чьих-то руках. С моего поступления в Академию, а потом перевода в эту школу прошло два года, и я знал, что там, где мне придется обучаться дальше, не будет легче. Скорее меня ожидали новые трудности.

Майор повернулся ко мне, и сейчас в его голосе появилась мягкость.

– Я хочу предостеречь вас, товарищ, что мир очень жесток. Но если вы вспомните все, чему я учил вас, вы все сможете преодолеть.

Я заметил, что у него на глаза навернулись слезы. Отдав ему честь, я поймал на себе его долгий, задумчивый взгляд, наполненный печалью. Затем он вышел.

Теперь я оказался предоставлен сам себе, но не надолго. В тот же вечер прибыли трое моих новых «полоскателей» мозгов. Один из них – врач-психиатр, другой – специалист по задаванию смертельно нудных вопросов, который выглядел так, будто готов убить родную мать за коробок спичек, а третий – майор. Высокого роста и прямой как доска, он вызывал чуть больше симпатии, правда не намного. Он должен был инструктировать меня в вопросах, как разрушать и уничтожать все живое на земле.

Никто из них первым не заговорил со мной. Они смотрели на меня свысока и таким взглядом, будто я не человек, а собака, в то же время их глаза не выражали ничего, игнорируя мое существование.

На следующий день после отъезда майора, с одной стороны, я почувствовал освобождение, а с другой – напряжение со смешанным чувством ожидания и любопытства. Лег спать я переполненный эмоциями. Но, несмотря на то что я провалился в тяжелое небытие, даже во сне тревожные ощущения не покидали меня. Проснулся я от тяжелых шагов вошедших. Должно быть, было около двух часов ночи, хотя я не мог точно знать, так как у меня не было возможности посмотреть на часы. Глубокий гортанный голос закричал на меня по-русски:

– Встать, когда с вами разговаривают старшие!

Я пулей выскочил из комнаты, зная точно, куда идти. Я и без света знал на ощупь каждый сантиметр этого коридора. Открыв дверь в кабинет, я сразу же наткнулся на жесткий, пристальный взгляд моего нового учителя, а скорее сторожевого пса.

– Садитесь, – резким тоном приказал он.

За столом стояло лишь кресло без подлокотников, и я сел в него, а он достал пачку сигарет, аккуратно вытащил одну и, прикурив, сделал пару медленных затяжек. Он смотрел на меня, его глаза светились, словно два огонька, готовые прожечь меня насквозь, и я почувствовал, что такой взгляд мог отпугнуть кого угодно.

Он заговорил, и, к моему удивлению, его голос зазвучал вполне дружелюбно. Тряхнув пачкой сигарет, он спросил мягким голосом:

– Вы курите?

Попав под обманчивое обаяние его голоса, я, немного расслабившись, вежливо отказался. Затем он подошел ко мне и, поставив свою правую ногу на мою левую ступню, остался стоять так некоторое время. Эта выходка причинила мне боль, потому что я был босиком, а он был обут в кирзовые сапоги, но я ничего не сказал, подумав, что, возможно, он сделал это не нарочно. Пока я раздумывал, что же происходит, он занес надо мной свои огромные, как у гориллы, руки, и стал хлестать меня по лицу с такой силой, что я подумал, моя голова не выдержит и отвалится. Я пытался понять, что же я сделал не так. Почувствовав сильное головокружение, я все же краем глаза заметил, что теперь второй ногой он наступил мне на другую ступню. Но в этот момент я получил по щеке удар такой силы, что слетел с кресла. А мои ноги, приплюснутые к полу его сапогами, казалось, теперь будут иметь такой вид, будто по ним прошелся каток. В тот момент я всем сердцем ненавидел этого человека и был готов растереть в порошок и даже убить его. И это яростное желание придало силы не показать, как мне больно, и тем самым не доставить ему еще большего удовлетворения. Не пикнув и ни на мгновение не изменившись в лице, я поднялся и опять сел. Он снова наносил мне удары, а я снова вставал. Так продолжалось минут десять, а затем совершенно неожиданно он спросил: