Борис Мягков - Булгаков на Патриарших

«В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком, сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес плакатов и знамен. Масса старых знакомых, октябрьских и майских, но среди них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями, весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат: „Убийство Воровского – смертный час европейской буржуазии“. Потом красный: „Не шутите с огнем, господин Керзон. Порох держим сухим“…

Мальчуган на грузовике трубил в огромную картонную трубу. Публика с тротуаров задирала головы. Над Москвой медленно плыл на восток желтый воздушный шар. На нем была отчетливо видна часть знакомой надписи: „…всех стран соеди…“

Из корзины пилоты выбрасывали листы летучек, и они, ныряя и чернея на голубом фоне, тихо падали в Москву» [32] Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 421, 423. .

И в эти же годы начинающий журналист и драматург живо интересуется историей Москвы и Подмосковья, пишет серию художественных рассказов или маленьких повестей. Среди них два: «№ 13 – Дом Эльпит-Рабкоммуна» и «Ханский огонь», объединенные одной мыслью – борьбы старого, отживающего мира с родившимся новым, борьбы непростой и порой трагической. Эти рассказы продолжают в идейном плане его новеллы – очерки о Гражданской войне, такие, как «Грядущие перспективы», «Дань восхищения», «Красная корона», «Налет», «Необыкновенные приключения доктора».

Рассказ о доме Эльпит носит автобиографический характер. Уже известный нам дом на Большой Садовой улице, ставший первым московским жилищем Булгакова, – «герой» произведения, где его бывший владелец, табачный фабрикант Илья Давыдович Пигит превратился в Адольфа Иосифовича Эльпита, его управляющий караим Сакизчи в Бориса Самойловича Христи, «гениальнейшего из московских управляющих, матово-черного дельца в фуражке с лакированным козырьком…» Впрочем, предоставим слово самому автору.

«Так было. Каждый вечер мышасто-серая пятиэтажная громада загоралась ста семьюдесятью окнами на асфальтированный двор с каменной девушкой у фонтана. И зеленоликая, немая, обнаженная, с кувшином на плече, все лето гляделась томно в кругло-бездонное зеркало. Зимой же снежный венец ложился на взбитые каменные волосы. На гигантском гладком полукруге у подъездов ежевечерне клокотали и содрогались машины, на кончиках оглоблей лихачей сияли фонарики-сударики. Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит…

Большое было время… И ничего не стало. Страшно жить, когда падают царства. И самая память стала угасать. Да было ли это, господа?.. Генерал от кавалерии!.. Слово какое! Да… А вещи остались. Вывезти никому не дали. Эльпит сам ушел, в чем был.

Вот тогда у ворот, рядом с фонарем (огненный „№ 13“), прилипла белая таблица и странная надпись на ней: „Рабкоммуна“. Во всех 75 квартирах оказался невиданный люд. Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто пели зловещими голосами. Поперек гостиных протянулись веревки, а на них сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днем, и ночью плыл по лестницам щиплющий чад. Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерно мрак…

Но было чудо: Эльпит-Рабкоммуну топили. Дело в том, что в полуподвальной квартире, в двух комнатах, остался… Христи.

Да-с, Христи был человек. Мучил он правление до тех пор, пока не выделило из своей среды Нилушкина Егора, с титулом „санитарный наблюдающий“. Нилушкин Егор два раза в неделю обходил все 75 квартир. Грохотал кулаками в запертые двери, а в незапертые входил без церемонии, хоть будь тут голые бабы, подлезал под сырыми подштанниками и кричал сипло и страшно:

– Которые тут гадют, всех в двадцать четыре часа!

И с уличенных брал дань» [33] Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 127–130. .

И этот дом сгорел. Не помогли старания Христи и предупреждения Егора Нилушкина, в котором узнают домкомовца Никитушкина, личность скорее комическую, чем грозную. Егор погибает во время грандиозного пожара, который случился в эльпитовском доме. Виновница – некая Пыляева Аннушка, бич дома из комнаты 5 квартиры 50, то есть реальная соседка автора. Эта «Аннушка с Садовой» вопреки строжайшим запретам Христи топила буржуйку выломанным паркетом, тяга шла в обитую войлоком вентиляцию, а рядом в студии были бидоны с бензином… И пошло-поехало.

«Родословная» Аннушки восходит к реальной женщине из 34-й квартиры, вечно разбивавшей посуду по причине своего кривоглазия. В рассказе «Самогонное озеро» Аннушка живет в квартире (или коридоре, как иногда называет ее автор) 50, она же возникает уже в 48-й квартире (этажом ниже) в «Мастере и Маргарите» и где-то мимоходом в «Театральном романе». А в этом рассказе она едва спасается от устроенного ею пожара.