Наталья Array - Рахель

“Туча, тяжелая черная туча опустилась на меня. Мне хотелось кричать – но я не могла,” - пишет она сестре. Изгнание из Дгании было для Рахели крушением идеалов: она не могла принимать участие в строительстве “нового общества”.

“Изо всех сил я стараюсь быть сильной, но это не удается мне. Я не хочу сдаваться!

Я хотела излить свое горе, но не могу исповедоваться перед людьми и никогда не была в состоянии рассказать кому-либо о себе – уж слишком я горда”. Отцу Рахели – Исеру Блювштейну в то время было 87 лет, и он целиком находился под влиянием своей третьей жены. От его российских богатств после революции не осталось ничего, имущество в Палестине – несколько квартир – перешли по завещанию к жене и сыновьям.

И здесь начинается последний, трагический период жизни Рахель. На остатки сбережений она сняла комнату в Петах-Тикве, начала преподавать там агрономию в женской школе, затем переехала в Иерусалим, преподавала на опытной ферме. Здесь она прожила четыре года в постоянных переездах и поисках заработков. Болезнь ее усугублялась, но при этом она становилась первой еврейской поэтессой.

«Иордан голубеет вдали за кипарисами и белеют первые снега на Хермоне”. Образ горы Нево, с которой Моисей смотрел на Обетованную землю из-за Иордана, зная, что ему не суждено в нее войти, стал сквозным в стихах Рахель, символом несбыточной мечты.

Здесь она пишет последние письма подруге. Рахель – Марии, 1925 год:

«Марусенька родненькая, уж так-то обрадовалась вашему письму! С воспоминанием о вас связаны чудесные часы, молодые, как ваша алая шелковая блузка … Еще до того, как Михаил Борисович о вас немножко рассказал, я ваши стихи видела в одном сборничке берлинского издательства и пришла от них в совершенный восторг. Страшно хочется познакомиться со всеми вашими дочками, посмотреть, узнаю ли в них маму. Меня, Мусенька, вы бы не узнали теперь. Тихая я сделалась. Во всем болезнь виновата; ведь я вот уж два года как больна и не живу, а "дохрамываю жизнь". Но Иерусалим, Иерусалим тысячелетний утешает меня. Здесь невольно живешь "с глазами, обращенными назад" (ваше выражение). Однажды я спросила у трех моих знакомых: за что мы любим прошлое? Один ответил: "Нашу жадность к жизни не может насытить одно настоящее". Второй сказал: "Настоящее слишком печально, сходя в прошлое". Третий сказал: "Мы любим прошлое оттого, что оно никогда не вернется". А вы, Марусенька, что ответили бы? Как бы там ни было, но я поглощена археологией. Это мое почти главное занятие теперь. Кроме того, я перевожу на еврейский язык все, что любила на других языках, главным образом стихи французских поэтов. Мусенька, мне так хочется знать, как теперь живется и пишется в России».

М. Шкапская – Рахели. Ленинград, 11/Х 1926: «Боже мой, Раюшенька, в каком виде мы сталкиваемся опять с Вами – Вы, по-видимому, так больны, что даже жить Вам трудно, а я так измучена и искалечена своим горем, что порой сомневаюсь в своих умственных способностях. Вы знаете, что Гилюша застрелился в прошлом году? И вот уже год, как я медленно истекаю кровью от боли и от отвращения к себе, и если бы не то, что у меня остался от него сынишка – точная с него копия, ничто не удержало бы меня в жизни. Работаю, правда, как окаянная – езжу по всей России специальной корреспонденткой от газеты, пишу очерки и статьи, а со стихами все покончила – это всегда как в воду падает – без ответа, без отклика. Ах, дорогая моя, если бы не эти жестокие пространства, как бы надо было видеться, говорить, выплакаться. Я ничего не знаю о Михаиле Борисовиче и несколько лет уже не видела его, но я сегодня уже отправляю ему письмо с запросом о нем, с Вашим адресом и с просьбой немедленно ответить и Вам, и мне».

Флигелек на улице Невиим с грушевым деревом под окном – этому дереву посвящены знаменитые стихи Рахели, под ним и сегодня любят сидеть поклонники ее поэзии. Большая часть стихотворений Рахели создана в последние шесть лет ее жизни – словно автобиография человека, знающего о приближающейся смерти и подводящего итоги: в них все, что было пережито и перечувствовано, все устремления и разочарования, все, что видят глаза вокруг и к чему рвется стреноженная болезнью душа. Некоторые из стихов Рахели, написанные на русском языке, были впоследствии переведены на иврит и прочно вошли в израильскую поэзию, так что многие и не подозревают об их русском источнике. Она изолирована в небольшой комнате, и большой мир заменяют стихи. Они все чаще появляются в печати, узнаваемы и ожидаемы читателями. Поэтессу все чаще начинают называть просто Рахелью. Именно так она подписывает свои произведения. Ее стихи удивительно лиричны, наполнены любовью к родной земле.