Алекс Данчев - Сезанн. Жизнь

Большинство настенных росписей было изъято в 1912 году, когда Гранель начал предлагать их парижским торговцам, правда, в 1919 году Роджер Фрай, к своей большой радости, обнаружил в доме портрет (голову) Амперера и еще две другие головы в натуральную величину, чудом оставшиеся на месте; примечательно, что никто из обитателей дома толком не знал, кто такой Сезанн, а садовник вообще никогда о нем не слышал. По свидетельству Фрая, местные вспоминали его с трудом – как старика, у которого не все дома, un vieux monsieur qui n’était pas net {114}.

Однако перед изъятием «свирепый» Луи Огюст Сезанн попался на глаза «свирепому» валлийцу Огастесу Джону. Многие годы спустя он рассказал об этом портрете американскому коллекционеру Джону Куинну, и тот, не раздумывая, его купил. Куинн признал портрет «вещью весьма благородной» и в свое время выгодно его перепродал {115}. В 1968 году он был приобретен лондонской Национальной галереей. Свирепая или благородная, это вещь, безусловно, любопытная – и уже некая декларация. «Le papa» , – сказал Сезанн просто, с грубоватой нежностью, показывая его тридцать лет спустя своему молодому другу Жоашиму Гаске {116}. Le papa тут весь как на ладони: непреклонный как скала в океане жизни, распираемый внутренней силой. Ему за шестьдесят, но здоровья ему не занимать. Его наряд, особенно кепка с козырьком, чем-то похож на военное обмундирование, только помятое, как у бравого солдата Швейка. Восседает на стуле, уткнувшись в газету. Руки-варежки. Согласно канонам парадного портрета – и, пожалуй, до известной степени ему это даже нравится, – отец художника демонстрирует свою bella figura [12]. Несмотря на привычно афишируемое je-m’en-foutisme [13], Луи Огюст не был безразличен к своему внешнему виду. На нем своеобразный головной убор, крой и фасон которого – его собственное изобретение. Козырек так сильно выдавался вперед, что люди часто спрашивали друг друга: «Ты не видел лопату старика Сезанна?» {117}Он был в курсе этой насмешки. Его сын тоже.

И еще кое-что о декларации Сезанна. «Отец художника» – традиционный, общепринятый оборот, но в данном случае он обретает особое звучание. Так художник заявляет о себе на домашней арене.

Самый знаменитый из отцовских портретов – «Луи Огюст Сезанн, отец художника, читающий „Эвенман“» (цв. ил. 13) – это биография и автобиография, сплетенные в интригующе личной картине: художник не расставался с ней до конца дней (теперь она находится в вашингтонской Национальной галерее). В отличие от многих других сезанновских работ, ее можно смело датировать 1866 годом, когда художнику было двадцать семь лет, а отцу художника шестьдесят восемь. В 1866 году Антуан Гийме писал Золя из Экса, этих «мидийских [14]Афин», о кое-каких новостях, касавшихся их общего друга Поля: «Когда он вернется в Париж, ты увидишь несколько его картин, которые очень тебе понравятся; среди них… весьма удачный портрет отца в большом кресле. Картина светлая [по колориту], образ прекрасен. И если бы не газета „Сьекль“, которую читает отец, он вполне мог бы сойти за папу римского на троне» {118}.

Первое облачко интриги витает над отцовской газетой. Рентгеновское исследование картины подтверждает, что, как и сообщал Гийме, изначально это была «Сьекль», газета, которую Луи Огюст действительно регулярно читал. «Сьекль» являлась рупором конституционной оппозиции: она была республиканской, но не революционной. В период Второй империи (1852–1870) – во время конституционной монархии во Франции при Наполеоне Третьем – она была последовательно антиправительственной и яростно антиклерикальной. Отец Сезанна подается в реакционном свете – «деспотичный отец» вполне согласуется с такой трактовкой. Историк Э. П. Томпсон однажды провозгласил свое намерение «спасти бедного чулочника, издольщика-луддита и ткача, работающего на „допотопном“ ручном станке… от чудовищного высокомерия потомков». К этому списку, пожалуй, стоит добавить и зажиточного шляпника. При жизни Луи Огюст не нуждался в защите, он прекрасно умел за себя постоять, однако в отношении к нему потомков несомненно присутствует элемент высокомерия. В своих политических взглядах он был этаким вольнодумцем, вызывающе независимым, либералом или левым уклонистом и убежденным республиканцем. Как отец, так и сын считали Наполеона Третьего «тираном» {119}. После падения Второй империи в ходе Франко-прусской войны 1870 года Луи Огюст Сезанн вошел в муниципальный совет Экса, так как в новопровозглашенной республике совет состоял не только из представителей благородного сословия, но и из адвокатов, банкиров, торговцев и даже башмачников. Что характерно, он не слишком много времени уделял муниципальным делам. Церковь тоже его не трогала. Луи Огюст не был приверженцем организованной религии. «Обед у нас сегодня запоздает, – шутливо говаривал он приятелю. – Нынче воскресенье, так что женщины пошли откушать Тела Христова». По слухам, эта саркастическая реплика вызвала неосторожное замечание сына: «Нетрудно догадаться, отец, что ты читал „Сьекль“. Политика от виноторговцев!» {120}