Владимир Войнович - Иванькиада

Обрыв разговора, частые гудки: ту-ту-ту-ту.

Магнитофон хорош тем, что сохраняет не только слова, но и интонацию, которая иногда усиливает и подчеркивает сказанное, иногда придает словам обратный смысл. На прослушанной нами пленке две основные интонации: сначала злорадство, переходящее в ликование, затем благородное негодование.

Теперь обратимся к районному инспектору по кооперативам товарищу Бударину. Конечно, он нам скажет, что сегодня не приемный день и справки не выдаются. Но если мы проявим немножко настойчивости…

– Да, завтра будут разбираться другие дела. Ваше не будет.

Тем не менее завтра, 4 апреля, пишущий эти строки решил посетить райисполком и лично убедиться, что его дело не будет рассмотрено. И вот мы идем втроем: управдом Емышев, один из членов правления и ваш покорный слуга.

По дороге управдом, видя во мне благодарного слушателя, рассказывает:

– Ты пойми… Как тебя… Владимир, да? Ты пойми, я член партии с тридцать второго года, я – полковник. У меня орденов – во! – проводит рукой ниже пояса. – У меня пенсия двести рублей. А здесь я получаю сто восемнадцать. Да я эти деньги везде заработаю. Зачем же мне разбирать эту грязь? По мне, хоть вы все живите в пятикомнатных квартирах. Я же полковник…

Пришли в исполком. Говорят, надо обождать. Ждем.

– Ты пойми, – внушает управдом, – про меня говорят, что я дружок Турганова. А я ему не дружок. Я – полковник. У меня пенсия двести рублей. Я работал в научно-исследовательском институте заместителем директора. Директор – академик Юдаев, а я заместитель. А вот пришлось уйти. Мне платили сто двадцать, а потом прибавили еще шестьдесят. Пришлось уйти.

– Почему? – удивился я. – Ведь хорошо, что прибавили.

– Да нет, ты пойми, Владимир. Я – полковник. У меня пенсия двести рублей. А еще я могу получать сто двадцать.

– Ну так сто двадцать все равно остаются.

– Не понимаешь, – огорчается управдом. – Я член партии с тридцать второго года. Значит, мне плотют пенсии сто двадцать, а партвзносы берут за все сто восемьдесят.

– Так это же прекрасно! – говорю я.

– Чего же прекрасного? – недоумевает бывший полковник. – Я же тебе говорю – плотют сто двадцать, а берут со ста восьмидесяти.

– Вот именно. Я об этом и говорю. У вас есть реальная возможность помочь партии, отблагодарить ее за все, что она для вас сделала, за то, что подняла вас из низов… Ведь из низов?

– Ну!

– Партия из низов подняла вас до таких вершин, а вам жалко переплатить ей несколько рублей. Вот уж от вас, Михаил Федорович, никак не ожидал. Если б вы были молодой коммунист, но с таким стажем…

Я не успел убедить собеседника, потому что появился инспектор Бударин и пригласил управдома и члена правления на заседание.

Я, как лицо постороннее, остаюсь. Хожу по коридору, думаю. Ну как могут они отказать, если у них нет для этого никаких оснований? Ну что они могут придумать?

Выходит член правления, и по лицу его сразу видно – отказали.

– Не отказали, – говорит он, – а отложили. Оказывается, Козловский не врал: у них действительно

есть письмо Стукалина и есть резолюция Промыслова. Что написано в письме Стукалина, я не знаю (управдом говорит: в нем перечисляются заслуги Иванько). Резолюция Промыслова гораздо короче, и поэтому мне ее передали дословно: «Прошу рассмотреть и помочь». Райисполком в безвыходном положении.

– У нас нет оснований отказать Войновичу, но мы не можем отмахнуться от резолюции Промыслова.

– А нельзя ли, – спрашиваю я в простоте душевной, – не отмахиваясь от Промыслова, написать ему вежливо, что исполнить его просьбу нет никакой возможности, потому что…

На меня смотрят как на идиота. Больше того, как на злонамеренную личность. Разве можно самому товарищу Промыслову так отвечать? Да и товарищ Иванько, как видно, тоже крупный деятель. Каждый день звонят из разных инстанций. Из издательства «Планета», из издательства «Мысль», какой-то Пирогов звонил из горкома.

Понимаете, что получается? С одной стороны, наш уважаемый Сергей Сергеевич Иванько, крупный государственный деятель, писатель, а с другой стороны, некий Войнович, муж беременной жены.

И вот что интересно, так говорят не только мои противники, но и мои сторонники тоже. Они меня все время учат:

– Тише, тише, вы все не так делаете, вы нам только мешаете, вы уж лучше помолчите.