Владимир Рунов - Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина

– На мясо и мясопродукты – на десять процентов…

Переполненный майдан ответил восторженным ревом и тут же обвально затих, боясь пропустить следующее сообщение…

– На хлеб, муку, крупу и макаронные изделия – на десять процентов…

Опять рев, и снова враз отрубившая всепоглощающая тишина. «Что ж там дальше? – читалось на счастливых лицах. – Вот он, настоящий вождь! Вот оно, подлинное счастье народовластия!»

– На соль, патефоны, часы и сено – на тридцать процентов…

Казалось конца не будет тому волшебству, особенно когда Левитан вдруг со значением произнес:

– На водку… – далее последовала многозначительная пауза… – на двадцать процентов!..

– У-у-у! – завыла площадь в сплошном восторге.

Много позже, когда Иван Тимофеевич Трубилин защищал диссертацию на соискание научной степени кандидата экономических наук, то подчеркнул, что в новейшей российской истории это, пожалуй, единственный случай, когда цена на водку была снижена, причем на весьма весомую сумму. И тут же задал вопрос:

– А кто помнит, сколько стоила бутылка водки? – и сам ответил: – Один рубль двадцать семь копеек.

Это весьма оживило аудиторию, и все стали наперебой вспоминать, сколько и за что тогда платили:

– Две копейки – разговор по телефону-автомату! – крикнул кто-то.

– Три – билет в трамвае, – вторит другой.

– Четыре – пирожок с ливером и киловатт-час электроэнергии…

– Семь – французская булка…

– Одиннадцать, – несется из противоположного угла, – беляш с мясом…

– Двенадцать – пустая бутылка из-под водки…

Это уж под всеобщий хохот, поскольку бутылки тогда сдавали все – и бедные, и состоятельные. Иван Тимофеевич остудил неожиданную веселость Ученого Совета ремаркой из сталинского доклада на XIV съезде партии, состоявшемся аж в декабре 1925 года и вошедшем в историю страны как «съезд индустриализации».

– Я хочу напомнить вам, уважаемые коллеги, поскольку уже тогда, в самом начале создания нового общества, в фундамент экономики закладывалось то, что впоследствии во многом и стало основой, на которой, к сожалению, выстраивалась конструкция социалистической индустриализации. Вот, например, сталинский вывод по этому поводу: «Позвольте два слова об одном из источников резерва – о водке. Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках. Это – грубейшая ошибка, товарищи. Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами, если, кроме того, мы не хотим идти в кабалу к капиталистам и не можем принять тех кабальных условий, которые они нам предлагают и которые мы отвергли – то остается одно: искать источники в других областях. Это все-таки лучше, чем закабаление. Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются…»

– Заметьте, – продолжил диссертант, – это было сказано в 1925 году, когда в стране еще не было ни единого тракторного завода, а через пять лет их построено три – в Сталинграде, Челябинске и Харькове, с суммарной мощностью в 150 тысяч машин в год… Вот таков итог, и тем не менее в 1949 году правительство идет на снижение «водочных денег»… С моей точки зрения – это была попытка расположить народ к власти, особенно накануне юбилея вождя…

В результате юношеских размышлений Иван Трубилин решил поступать в институт, более всего отвечавший его мечтаниям, где даже в названии определялись возможности их реализации: институт механизации сельского хозяйства. Поступал в Таганроге, а оказался в Мелитополе – институт вскоре туда перевели. Кто думал, что это будет когда-то два разных государства…

Тот период стал не только временем его человеческого взросления, но и гражданского возмужания. С одной стороны, выбор определила эпоха, с другой – личный характер: ищущий, неугомонный, но при этом дружелюбный и общительный. Иван гармонично вошел в студенческую семью. Именно в семью, а не в среду, поскольку человеком был открытым, компанейским, жизнь которого в многокоечном общежитии больше радовала, чем тяготила. Это когда продуктовая посылка из дома под молодецкий восторг сразу кидалась на общий стол, а коллективная погрузка в железнодорожные вагоны местных арбузов, предназначенных для пролетариата Харькова, считалась «котловым» заработком. Да и «семья» состояла из таких же, как он, простых сельских парубков и девчат.

Больше, конечно, украинцев, что ни в коей мере никого не напрягало, а уж тем более не обостряло отношений при любых вариантах национальной принадлежности. Об этом вообще никто и не задумывался, хотя что такое братское единство Иван узнал во время одной памятной поездки, когда только открывал для себя среду нового обитания.