Адальберт Старчевский - Николай Михайлович Карамзин

По возвращении в Петербург судьба свела Старчевского с людьми, некогда составлявшими «ближний круг» Карамзина, ревнителями его памяти. Он разбирает архив и библиотеку князя П. А. Вяземского. По просьбе поэта 26-летний полиглот Старчевский дает уроки славянских языков – польского, чешского, сербского, 30-летнему сыну покойного историографа Андрею Николаевичу Карамзину, составляет грамматику десяти славянских наречий. «Об этом времени я всегда буду вспоминать как о лучшем в моей молодости», – писал он на склоне лет. Старчевский мечтал «посвятить жизнь изучению русской истории». Но в николаевском Петербурге незнатному провинциалу-поляку без высоких связей было нелегко сделать ученую карьеру. Попытки получить место в Археографической комиссии, в Петербургской римско-католической академии, в Румянцевском музее, добиться командировки за границу для разыскания исторических рукописей потерпели неудачу. Правда, Вяземский похлопотал за молодого человека перед К. С. Сербиновичем, некогда входившим в близкое окружение Карамзина, а теперь важного чиновника, наставника, редактора «Журнала Министерства народного просвещения». Старчевский стал сотрудником этого издания «по исторической критике, славянской этнографии и филологии». Он по-прежнему много пишет. В «Финском Вестнике» появляется его работа «Литература русской истории с Нестора до Карамзина» В «Журнале Министерства народного просвещения» он публикует очерк «О заслугах, оказанных государственным канцлером Николаем Петровичем Румянцевым отечественной истории», не утративший своего научного значения и сегодня.

В 1845 году А. В. Старчевский задумывается о биографии Карамзина. Идею подали автору университетские товарищи – братья А. Н. и В. Н. Майковы. Она казалась очевидной и плодотворной. «Тогда еще ничего не было сделано для жизнеописания нашего историографа – вспоминал позднее Старчевский – “Похвальное слово Карамзину” Иванчина-Писарева и слово Погодина по поводу открытия симбирского памятника Карамзину представляли плохой материал для его биографии, в них – одни лишь бесконечные восхваления, пышные и напыщенные фразы, но фактов – никаких». Источниковая база оказалась едва ли не главной проблемой и для Старчевского. Ему были доступны лишь те немногочисленные и разрозненные материалы – письма, воспоминания, официальные документы, что публиковались в ряде периодических изданий. Не смог автор в полной мере воспользоваться и своим общением с людьми, знавшими Карамзина. Они, очевидно, не спешили доверяться молодому малоизвестному литератору не из своего круга. И, видимо, не случайны сетования Старчевского в его работе на замкнутость семейного и общественного быта в России. С Вяземским, «благородным, добрым, но злопамятным», и вовсе вышел разлад. (Тот ревниво относился к памяти своего воспитателя, сам хотел писать его подробную биографию, но так и не написал.) Тем не менее, что-то почерпнуть из рассказов родных и близких историографа, например А. Н. Карамзина, А. И. Тургенева, Старчевскому, вероятно, удалось. Основным же источником исследования стали, по признанию автора, сами сочинения Карамзина, утверждавшего: «Творец всегда изображается в творении, и часто против своей воли».

Биографический очерк потребовал нескольких месяцев напряженной работы Старчевского, и его «до того увлекла личность Карамзина, что готов был за него, как говорится, кровь проливать, так как тогда уже у него появилось много недоброжелателей в новом поколении писателей». Для автора судьба его героя – незнатного дворянина из провинции, воспитавшего самого себя на высоких началах и сумевшего столь многого достигнуть в литературе, исторической науке и в целом в служении обществу, несомненно, должна была служить вдохновляющим примером.

В своем сочинении Старчевский мимоходом замечает: «Истинно великие люди никогда не могут иметь других историй и жизнеописаний, кроме панегириков». Однако перед нами вовсе не пустое, напыщенное и несправедливое славословие, как часто понимается этот литературный жанр. Это скорее панегирик в его изначальном древнем смысле – похвала герою, основанная на реальных фактах его биографии, свидетельствующих о его качествах и заслугах перед обществом. Несмотря на неполноту источников, Старчевскому удалось, хотя и с неизбежными ошибками, восстановить хронологию жизни Карамзина, выявить основные даты, события и обстоятельства. Это позволило рассматривать личность героя в ее развитии и в историческом контексте. Вывод Старчевского о том, что «главное и самое важное значение Карамзина в русской литературе состоит в том, что он первый стал действовать вследствие убеждения, действовать сознательно», прямо перекликается с высказыванием П. Я. Чаадаева о талантливом человеке, который «сотворил себя писателем», и оценками современных исследователей, в частности, Ю. М. Лотмана.