Владимир Шурупов - Рассказы провинциального актера

— Запрещают, что ли? — резко спросил Андрей.

Непривычность ощущений, холод и тьма — все угнетало его, да и сам Егор раздражал, пожалуй, более всего замедленностью речи, будто говорит человек сам с собой.

Но Седов не ответил.

— А где остров? — спросил Андрей, молчать ему было невмоготу.

— Там.

Егор неопределенно кивнул куда-то вперед, где нельзя было различить не только сам остров, но даже гладь черной воды: там впереди, куда не доставал свет береговой лампочки, вода не отблескивала.

Андрей не долго сидел молча. Опять заворочался:

— А почему мы только вдвоем?

Ему казалось, что он умело скрывает неприязнь и невесть откуда взявшуюся обиду естественностью и незаинтересованностью голоса, эдакой нейтральностью — «просто спрашиваю!»

— А кто тебе нужен? — не сразу ответил Седов.

— Вообще… — неопределенно протянул Андрей.

— В театре мало охотников. Да и много людей на охоте — плохо… Суеты много…

Он бросил весла, лодка скользила по инерции, сам опять закурил, минуты две спустя закончил:

— Вдвоем спокойнее.

— Так одному — совсем хорошо… — съязвил Рык.

— Плохо, — коротко ответил охотник и пояснил: — Одному плохо — помочь некому, если что…

Тихая, вальяжная охота в Подмосковье не сулила опасностей, и воспоминания не подсказывали Андрею, что значит «помочь, если что…»

Егор определенно не нравился Рыку, но он себя успокаивал тем, что на охоте вовсе не обязательно дружески общаться: приличная дистанция, побольше ружейного выстрела, даже необходима.

Наконец Седов убрал весла в лодку, положив их вдоль бортов, намотал на макушку мотора кожаный ремешок, дернул его, мотор сразу завелся, и лодка пошла, переваливаясь с боку на бок, как тяжелая гусыня, пока не успокоилась на скорости, выровнялась и заскользила в темный простор ночи и неба.

— Озеро большое? — поинтересовался Андрей.

— Порядочное…

Егор говорил медленно, с большими паузами, но странным образом эти паузы делали каждое его слово весомее, будто возвращали ему первоначальный объемный смысл, стершийся в нашей скороговорной современной речи.

Не поясняя ничего, он продолжал говорить спустя минуту, а то и две, с того слова, где остановился.

— Километров пятнадцать. Оно соединено протокой с другим — Таватуй. Озеро Ветров. Серьезное. Туда путь держим.

Опять молчание и новый вопрос:

— А как э́то называется?

— Никак. Искусственное, в каждой деревне — по-своему зовут. В городе — называют «наше» Официальных имен нету.

— Как это — искусственное?

— Запруду на малой речке поставили — вот и озеро… С Таватуем соединилось.

Через паузу добавил:

— Демидовская запруда!

— Не может быть! — удивился Андрей.

— Демидовская.

— Еще тех?

— Тех. Старая запруда.

— Почти триста лет? — быстро подсчитал Рык. — Да этого просто быть не может.

— Может и не Демидовская. Но старая… Работает.

Стрекочущий звук мотора уходил куда-то в сторону невидимых берегов и не возвращался эхом, глох там, оттого казался негромким и неясным.

Из-за их спин, со стороны города, из-за увалов, закрывших город, сразу и сильно брызнули первые лучи солнца.

Занятый разговором с напарником Андрей пропустил момент перед рассветом, или еще не умел его улавливать, и теперь чуть не вскрикнул, так неожиданно изменилось все вокруг.

Лучи ударили по озеру, и глаза человека, беспомощные ночью и в затаенности рассвета, не замеченного им, стали зрячими.

Это не было похоже ни на что виденное прежде: спала серая густая пелена и проявились чистые, яростные, без всяких примесей, краски…

Голубые, бордовые, золотые, зеленые…

Стали видны берега… Берега черные и синие, и, что вовсе казалось немыслимым, — розовые!

Небо словно взметнулось и уходило все выше и выше, пока не исчезло совсем — ни одного облачка, ни даже перьев высотных! — чистое и бесконечное, не голубое, не серое — просто его не было!

Егор уверенно вел лодку в темноте, а теперь она как бы сама выбирала кратчайшие пути от острова к острову — их было много! — в сторону протоки в озеро Таватуй, к заманчивому великому Озеру Ветров!

Андрей забыл о напускной солидности, придуманной им себе с первого дня прихода в театр, стал вертеться в лодке, раскачивая ее, вскрикивал, что-то говорил своему напарнику, показывая то одно яркое пятно, то другое, отчего стал вполне похож на двадцатидвухлетнего восторженного человека, удравшего из Москвы за две тысячи верст — за тридевять земель! — чтобы научиться «ходить по сцене».