Джемиль Коростелёв - Исповедь

© Джемиль Коростелёв, 2018

ISBN 978-5-4493-6930-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Детская память избирательна. Запоминаются какие-то яркие моменты, не связанные в общую картину. Я помню, как бабушка вырыла яйца из могилы – дело было на Пасху, – сказав, что это нам подарок от деда, умершего в 38-ом году. Когда я подрос, ни могилки, ни кладбища уже не было.

Перед войной мы жили в Ирбите. Как-то гуляя с нянькой по берегу реки, я нашёл шашку, потерянную, очевидно, во время Гражданской войны. Лет через сорок я спросил отца: куда девалась эта шашка? Он от удивления широко открыл глаза: «Ты не можешь этого помнить – тебе было всего три года!» – «Но ведь помню!» Я рассказал, что шашка лежала за сундуком, который стоял слева от входной двери. А ещё я рассказал, как младший брат бегал по крыше дровяника, а отец, стоя на лестнице, звал его. Из-за ветхости крыши он туда подняться боялся.

Помню как во время Первомайских праздников – скорее всего в 41-ом году, – по улице шли небольшие танки или танкетки. Неожиданно на проезжую часть выскочил маленький мальчик. Стоящий рядом милиционер бросился и, буквально из-под гусениц, вытащил ребёнка. Я напомнил это отцу. «Это был твой младший брат, – сказал он, – мать чуть сознания не лишилась».

Помню, как летом 40-го года старший двоюродный брат показывал из слухового окна бани малышне нарисованную им в картинках сказку «Репка». Спустя лет десять мы с отцом разобрали баню, и на чердаке я нашёл эти картинки.

Начало войны я не помню. Помню только, что отец отвёз нас к бабушке, мы сидели на тачке, младший брат хныкал: «Спать хочу». Отец его успокаивал. Он уехал на Дальний Восток, где был призван в армию. Вернулся через год – его комиссовали по болезни. Отец привёз пневматическую винтовку, которые мы называли «воздушка». Вдвоём с братом мы с трудом взводили пружину, вместо пуль заряжали хлебным мякишем и, держа вдвоём, стреляли.

Отца повторно мобилизовали в конце 42-го года. После короткой подготовки он отправился на фронт. Перед этим ему дали пять суток отпуска. Я просился, чтобы он взял меня на фронт, он соглашался, но в последний вечер сказал: «Ты ещё маленький, „воздушку“ с трудом в руках держишь, как же ты настоящую винтовку поднимешь?» И это меня убедило.

В 43-ем году мать избрали председателем завкома. У нас был большой дом, и мать устроила в одной, самой большой, комнате что-то вроде гостиницы. Называлось это «Дом приезжих». Это давало возможность получать дрова. За время войны у нас останавливалось много командировочных, одни на день-другой, другие жили месяцами. Запомнился один художник, который, не имея от рождения рук, – вернее это были культяшки, – рисовал ногами. У моих друзей детства до сих пор висят портреты, написанные маслом. Когда мальчики уставали, я позировал вместо них. За это он иногда угощал меня американскими консервами – кружки колбасы в бульоне. Банки открывались ключиком, который нужно было вставить в гнездо и вращать. При этом узкая полоска металла отрывалась и наматывалась на ключ. Выполнить эту операцию художник не мог.

В 44-ом году завод отмечал 125-летие. По этому поводу был устроен банкет. У рыбаков купили большущую щуку, которую готовила моя бабушка. На улицу вытащили большой стол, на котором рыбу и разделывали. Помню, щука была больше стола, хвост свисал, чуть ли не на полметра. Спустя год на этом столе стоял гроб с бабушкой, он был меньше стола. Когда рыбу распороли, в ней оказалась щука длиною 75 сантиметров. Поскольку она не числилась, бабушка её оприходовала и испекла нам из неё пирог.

Назвать это месиво хлебом можно было с большой натяжкой. Тёмно-коричневый, непропечённый, содержащий большое количество воды для веса, он выпекался из непросеянной муки. Попадалась ость, а иногда и кусочки соломы. Воспитатели в детском саду предупреждали, чтобы мы вынимали их, как кости из рыбы. После еды на столе оставались кучки этих отходов. И этого хлеба мне, как иждивенцу, полагалось 200 грамм в день. Это был кусок, отрезанный от булки, толщиной в палец. Половину куска давали на обед, по четверти – на завтрак и полдник.

Пропечённый хлеб можно было купить у деревенских жителей на базаре, но стоила булка дорого, от 400 до 600 рублей. Можно было обменять на соль, или на табак-самосад, и того, и другого – стакан за булку. Мать доставала комки технической соли, которую я толок в чугунной ступе. Табак бабушка выращивала, сушила и заставляла меня резать и просеивать. Ох, и начихался я!