Давид Сеглевич - Вдруг вспомнилось

Конец 1952. С дедом. Мне два года

Смерти Сталина я не помню вообще. Это странно, если принять во внимание, какой стон и вопль стоял по всей земле советской. Вероятно, в нашей семье никакого траура и плача не было. Я уверен, что для моих родителей, людей весьма культурных и осведомленных, событие было отнюдь не печальным. Знали ли они, от какой страшной участи избавилась в тот день наша семья? Но не станешь же праздновать! Папин брат дядя Саша, весельчак и балагур, говорил картавым голосом Ленина (по поводу внесения трупа Сталина в мавзолей):

– Вот уж не п’едполагал, что ЦК подложит мне такую сви’гнью!

Через две недели после достопамятного события мне исполнилось три, а еще через неделю умер дедушка, и это я уже помню.

А вот помнит ли кто-нибудь, что такое песенник? А ведь городская семья без песенника в пятидесятые – это же реже и необычнее, чем семья без кошки. Песенник – это просто сборник песен, чаще всего без нот. Застолье было немыслимо без пения. Пели обычно очень фальшиво, перевирая слова, но с большим энтузиазмом. Песни в сборнике – самые разные. Про Родину, партию, вождей (такие, кстати, тоже пелись), военные, лирические, шуточные. Уже начавши читать, я натолкнулся в песеннике на песню о Ленине и три песни о Сталине. Взял у бабушки ножницы и удалил один лист с двумя «сталинскими» песнями. Не потому, что знал нечто, а просто из чувства справедливости: одна песня о Ленине, одна – о Сталине.

Это Исаковский. В то время в русской орфографии существовали такие правила: одно имя нарицательное – Родина – пишется с заглавной буквы, одно имя собственное – СТАЛИН – всегда пишется большими буквами. Советская пропаганда вообще творчески развивала традиции египетских фараонов. Фараон, как известно, всегда изображался гораздо крупнее окружающих. Так же должен был изображаться Сталин, и, как помните, Брежнев. Уже в семидесятые годы замечательные были в «Правде» фотографии с заседаний политбюро ЦК. Фотографировали длинный стол с «заседателями», затем делали фотографию сидящего Брежнева – в более крупном масштабе – и «сажали» генсека во главе стола.

А еще года через два я подслушал, как родители взволнованно разговаривают.

– … Говорят что и это всё – из-за Сталина.

– И не только это…

На меня не обратили внимания, и я с большим интересом выслушал почти весь разговор. Так вот и узнал…

Он стоял посередь лесочка, что представлялся мне джунглями. Старый, с тридцатых годов, наверное. Шаткий, но вместе с тем прочный. Покачиваются скрипучие доски-ступеньки. Лезем наверх: папа, мама, сестра и я. Высоко, но совсем не страшно. Интересно, это мои родители первыми обнаружили, что здесь очень здорово загорать? Сверху виден пруд. Виден лес. Зеленый? – Нет. Большие прогалины. Скукожившиеся лапы больных елей. Желтая пожухлая трава на полянах… Заводы – рядом. Магнезитовый, чугуноплавильный, они и окрашивают лес в желтоватый цвет…

Однажды мы с Юркой попробовали швырять с трамплина бутылки. Чудо: они падали на землю и не разбивались. То ли почва была мягкой, то ли сам трамплин был не столь высок, как мне тогда представлялось? Вероятно, за время жизни изменилась шкала восприятия расстояний. Теперь всё видится раза в три меньшим.

А зимою на пруду проходили соревнования. Вон он летит, черная закорючка на фоне белого снега. Летит, как птица, дальше, дальше… Эх, сорвался! Закорючка обратилась человечком, сползающим по склону, раскинувши руки и ноги с лыжами. Папа смеется: ничего страшного, съезжают и на спине, и на боку. Вероятно, он смотрит на происходящее глазами врача: лишь бы травмы не было.

Говорили, что с этого трамплина можно прыгать аж на пятьдесят метров. Мировой рекорд в то время – 82 метра. Прыжки с трамплина – один из немногих видов спорта, где результаты выросли втрое за время жизни одного поколения. Сегодняшний рекорд – 253 метра. Даже с половиной.

На том же пруду – соревнования в беге на лыжах. Гляжу на лыжников – и удивляюсь: почему кто-то отстает? Они что, не знают, что нужно просто быстро-быстро двигать ногами – и всё? Мне уже четыре года, и этой осенью папа купил мне лыжи. Когда первый снег покрыл кое-где почву, я начал скандалить и требовать, чтобы мне немедленно дали мои лыжи. Я хотел сейчас же кататься. Отец проявил твердость и лыж мне не давал аж до самого декабря. А на следующий год я их нацеплю, встану поближе, выбегу на трассу и конечно же обгоню всех. Потому что я знаю, как это делать.