Андрей Затонский - Десять лет походов спустя. Размышления над походным фотоальбомом

Снимаю почти безостановочно, хотя машину кидает всё сильнее и за качество съемки ручаться трудно. Ещё бы – это первый для половины из нас взгляд на близкие горы, и какой же красивый! Впереди постепенно прорисовывается высокий осыпной лоб, под ним база 11 11 Скорее, все же рудник. Базальт. Серые россыпи уступают место бордово-красным, под стать названию базы. Шофер аккуратно пробирается колесами между особенно крупных камней, разбросанных по дороге, круто заворачивает и останавливается. Приехали. Выгружаемся, расплачиваемся. Машина, неспешно пофыркивая двигателем, убредает за линию местного горизонта. Рык мотора медленно угасает, постепенно сменяясь другим до боли – в буквальном смысле – знакомым звуком: комариным писком.

Отсюда начинаются мои фотографии. На время поездки в машине «Зенит» я отдал Андрею, а он почему-то ничего не снял. Я же тогда ещё не приспособился успевать и снимать кино, и щелкать фотоаппаратом одновременно.

Лишнее доказательство тому, что человеческой натуре свойственна упорная субъективность. Маленький работал «Олимпусом», который значительно точнее выставляет выдержку, много лучше наводится на резкость и вообще имеет более четко рисующий объектив, чем мой «Гелиос-44». При недостатке освещения он подмигивает вспышкой, у него можно выбрать трансфокатором только часть видимого поля или, наоборот, «втянув» объектив сделать вполне приличный снимок в упор. Первую половину похода он снимал на «Кодак», я – на более дешевую «Орву». И тем не менее, мои снимки мне не просто дороже – это и понятно, – но и нравятся больше. Мне кажется, что «Орва», по сравнению с именитым «Kodak Gold», более точно передает цвета, а особенно, цветовую насыщенность, не пытаясь приукрасить мир. При съемке на солнце и там, и там видно, что солнечно, но в пасмурное время по кодаковскому снимку очень трудно определить погоду, тогда как от взгляда на некоторые мои фотографии просто бросает в дрожь. Легкий красноватый оттенок камней в ручье на Лешином снимке превращается в насыщенный бурый цвет, а трава везде, как тропическая, сочно-зеленая, будто только что омытая ливнем.

С другой стороны, мои фото часто грешат неточной цветопередачей. На «Кодаке» если уж елка – зеленая, так зеленая, на «Орве» же она часто отдает голубоватым или желтоватым оттенком. Ну и трансфокатор, конечно, позволил сделать несколько великолепных снимков, где видна высота, чего мне крайне редко удается добиться, где ощущается пространство, где черные тучи над умершим лесом схвачены так, что производят впечатление близкого армагеддона… Доступно? Это всё трансфокатор и «Кодак». А вообще я, безусловно, куда как более талантливый фотограф, и вообще я, безусловно, куда как более талантлив, и вообще. Вот. Такой вот я скромный.

Но что можно поделать, если мои фотографии нравятся мне больше? Со снимков, сделанных на Базальте, смотрят на меня недовольные физиономии, облепленные первыми кровососами. Столько их там обреталось, что никакого терпения не хватало – хотелось с воплями носиться по лужайки, размахивая всеми доступными конечностями. Именитые антикомарины помогали, но ненадолго, зато драть намазанные участки начинали моментально. А уж когда потек пот…

Мы довольно долго переодевались и переобувались. Сноровистый Андрей успел скомкаться вперед других и сидит на камушке, улыбается в объектив и обмахивается стебельком иван-чая. Сзади за ним нелепо торчит посреди обширной пустоши одинокий сортир, ещё дальше – гряда Обе-Иза, и за ней – чернота. Тучи собираются у истоков Сывь-Ю и медленно ползут на север, к нам. Туалет в чистом поле вызывает недоумение, мрак за горами – легкое беспокойство. Но ведь сегодня из Печоры Саблю видно не было, воздух особой прозрачностью не отличается, дымка, как и положено, чуть-чуть сзелена… Что беспокоиться? Все приметы хорошей погоды. Пожалуй, только низкая радужка над водой не в кассу…

К старту все уже почти чокнулись от неимоверной массы назойливых мессершимитов. Не припомню ни одного дня в своей десятилетней практике, чтобы так усердно жрали. Поэтому под рюкзаки подлезали даже с какой-то затаенной радостью: сейчас пойдем, выскочим на ветерок, сдует гадов, отстанут… Держи карман шире.

В первые дни Большой, офицер в душе, меня доставал до исступления. Выдай ему приказ, куда, с какой скоростью, до какого предела двигаться, и всё тут. А я не знаю, куда двигаться! Не могу я сказать: «Азимут сто шестьдесят – шестьсот метров, потом азимут сто семьдесят пять – триста метров; сорок шесть минут идем до хорошей площадки рядом с водопадом, там перекусим». Я и правда не знаю, куда может привести эта тропинка, или другая, или что скрывается за этой горушкой. Мне известно, что наш путь, в общем и целом, лежит на юг к истокам ручья Пальник-Ель. Когда кончится лес, пойдет широкий плоский водораздел, за которым глубокий кар притока Сывь-Ю. Когда именно кончится лес, бес его знает. Километров через пятнадцать, плюс-минус два. За каром, на второй день пути, следует повернуть налево вдоль небольшого ручья, пройти несложный перевал и попасть на болота в истоках Сывь-Ю. А вот что мы будем делать в течение одного этого перехода, извини, Лёша, не знаю. Идти будем, что ж ещё. Сильно не отрывайся, вдруг пройдем метров двести, и не понравится мне наше направление – тут мы его и подкорректируем. Где ночевать будем, мне тоже неведомо. Ближе к границе леса, авось, приглянется местечко, чтоб и ровно, и мягко, и вода, и дрова… И не надо, Светочка, пилить меня – «у группы руководителя нет, руководство не проявляется, все делают, что заблагорассудится»… Не надо! Невозможно сделать так, чтобы всё происходило так, как хочется начальнику, и только так. Для этого руковод должен быть, как минимум, святее папы римского и абсолютно непогрешим, чего я о себе сказать не могу. Слушай, если ты ещё раз проедешься по моей привычке долго принимать решения, когда много альтернатив, я тебя…