Евгений Бажанов - Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки

Северная Корея воспринималась нами со скептицизмом, как страна с отсталой экономикой и абсурдным культом личности Ким Ир Сена. Мы вслух читали северокорейские пропагандистские брошюры и хохотали до упаду. В них сообщалось, например, что в день рождения «великого вождя» Ким Ир Сена расцветают цветы, поют птицы. Однажды он пошел ловить рыбу и поймал уникальную, такую никто раньше не видел. Рыбу выделили в отдельный класс и назвали ее в честь вождя. Сообщалось, что в Пхеньяне открыли научно-исследовательский институт по изучению здоровья товарища Ким Ир Сена. В брошюре, посвященной матери вождя, на каждой странице подчеркивалось, что она никогда не ссорилась с соседями.

Забавные истории рассказывал о северокорейцах мидовский начальник и наш лектор М.С. Капица. Однажды из аудитории поинтересовались, помогали ли корейские партизаны Красной Армии в освобождении Северной Кореи в 1945 году. КНДР – союзник, обижать его не полагалось. Но Капицу это обстоятельство не смутило: «Наши генералы, – смеясь, ответил он, – ни в какие бинокли даже одного партизана не заметили».

К Южной Корее относились с уважением. Она была запретным плодом, частью капиталистического мира, который в то время все больше идеализировался советской молодежью. Казалось, что там все лучше, чем в СССР и других соцстранах, страдавших хроническим товарным дефицитом и влачивших скучную, ущербную, зажатую тоталитарными тисками общественно-политическую и культурную жизнь.

На самом деле Южная Корея в 1960-е годы лишь приступила к экономической модернизации, причем в условиях военной диктатуры генерала Пак Чжон Хи. Советская пропаганда называла Южную Корею отсталым сателлитом США, но мы пропаганде уже не верили.

Я, в свою очередь, корпел над китайской грамотой. В письме родителям в Сочи уже 4 сентября 1964 года сетовал: «Я не предполагал, что китайский язык такой трудный. Прихожу из института и по 5 часов учу иероглифы. В 6 утра встаю – и сразу за иероглифы. А о произношении говорить нечего – кошмар!».

9 сентября жалуюсь опять: «С утра до вечера занимаюсь китайским языком. Написанием, произношением и переводом иероглифов, а также фонетикой и грамматикой».

Кроме языка были еще, естественно, многочисленные дисциплины. Их изучение, с одной стороны, вызывало восторг, а с другой, – требовало больших временных и нервных затрат. Вот как описывал я свои первые впечатления от учебы в письме родным в Сочи 4 сентября 1964 года:

«В первый день (1 сентября) у нас были высшая математика, китайский язык, история народного хозяйства.

Высшая математика нам безумно понравилась. Лектор читал как артист, и то, что он читал, было очень интересно. История народного хозяйства вообще колоссальная дисциплина. Будут курсовые работы по самым различным темам, от нефтяных запасов стран Ближнего Востока до истории меркантилизма в Англии. А пока получили задание законспектировать работу Энгельса «О возникновении семьи, частной собственности и государства». …На второй день была политэкономия. Снова было очень интересно. Нам велели законспектировать I-й том «Капитала» К. Маркса. Было, кстати, объявлено, что ни в одном другом вузе СССР, а значит, и мира не изучают марксистскую политэкономию и историю партии, как в МИМО.

3 сентября состоялось занятие по товароведению. Всем нам дисциплина показалась особенно увлекательной. Но и самой трудной, включающей элементы физики, химии, геологии, техники. Нас должны научить разбираться в качестве любого товара, к какой бы категории он ни относился – от двигателей внутреннего сгорания до пшеницы. …Читают лекции профессора и так здорово это делают!»

А вот письмо от 9 сентября:

«Учиться оченьтрудно: математика, вычислительная техника, политическая экономия, история КПСС, спецдисциплины (какие – в письме упоминать нельзя). И на все обращается огромное внимание. Политэкономия – очень сложная дисциплина.

Массу времени отнимают общественные мероприятия (уборка института, всякие торжественные собрания, субботники, установочные лекции). Ну, и спортом мы обязаны заниматься. Я выбрал баскетбол…»

…Конечно, Наташа очень нервничала по поводу своего «кандидатства» и поэтому штудировала преподаваемые науки с особой тщательностью. Исправно посещала лекции и аккуратно их записывала. Я же, увы, тоже намеревался быть прилежным студентом, но выдерживал положенный ритм недолго. На первую лекцию (по математике) явился загодя и занял место в первом ряду. Лектор, профессор Винецкий, сразу увлек рассказом, я стремился отразить на бумаге каждое его слово, но вскоре облил свой белый костюм чернилами из пузырька (предусмотрительно принесенного на лекцию, вдруг чернила в авторучке кончатся). Облил и так загоревал, что больше профессора не слушал. В дальнейшем лекции почти не записывал, некоторые из них прогуливал. При этом не волновался, исходил из того, что у Наташи Корсаковой все лекции законспектированы и она всегда конспектами поделится. Так оно и происходило.