Евгений Бажанов - Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 5. Часть 7. Разбитые мечты

При всем своем блеске план, однако, имел минусы. Во-первых, кто эти люди, которым вменялось в обязанности «вести» молодняк на протяжении 10–15 лет? Бессмертные и бессменные аппаратчики? Во-вторых, можно ли представить себе специалиста, скажем по Японии, который согласился бы забросить профессиональные заботы, японский язык и на 5–6 лет переключиться на проведение партсобраний на ликеро-водочных заводах и вручение переходящих знамен лучшим коллективам по приему стеклотары? И это без гарантии попасть потом в ЦК на японское направление! Пожалуй, даже камикадзе не решился бы добровольно совершить подобный вираж.

В моем случае лигачевцев удалось перехитрить. Я был принят в отдел как человек, который якобы долгие годы совмещал профессиональные обязанности с выполнением партийных поручений. Тем не менее, уже трудясь в ЦК КПСС, я должен был порой краснеть за свое малопартийное прошлое.

Заслушивали меня на заседании профбюро. Один из членов уважаемого органа, отметив, что мало знаком с моей профессиональной деятельностью, стал журить меня за жидкий послужной список в сфере партработы. По его словам, невозможно было ожидать высокого КПД от человека, никогда не провозглашавшего с трибуны лозунги. При этом профсоюзный активист отлично знал, что мои служебные обязанности в ЦК заключаются не в мобилизации масс на построение развитого социализма, а в анализе ситуации в странах Азии и разработке внешнеполитических рекомендаций.

…Здание ЦК отличалось от подавляющего большинства других учреждений звенящей тишиной и шокирующей пустотой коридоров. Ответственные товарищи трудятся, им некогда болтаться по этажам и курить на лестничных площадках. Это первая заповедь, которую должен был усвоить новоиспеченный аппаратчик. Необходимо ежеминутно и даже ежесекундно делать вид, что ты страшно занят, горишь на работе и ничего больше на свете, кроме беззаветного служения великому делу, тебя не интересует.

Заканчивать трудовой день в 18:00 считалось просто кощунством. На час-другой, а еще лучше и на третий стоило задержаться в офисе. А уже затем с чувством собственного превосходства над окружающим миром, с усталой и озабоченной физиономией можно было не спеша двинуться к выходу.

Особым шиком являлось прибытие на службу в субботу, а еще лучше в воскресенье. Пусть всего минут на десять, но показаться, повертеться перед шефом. Наиболее смышленые товарищи специально копили документы, чтобы доложить их руководству именно в выходной день. Отметиться и затем мчаться вон, на волю. Если добраться до Старой площади лично не представлялось возможным, тогда использовался телефон. Были такие, кто ежечасно названивал дежурному в кабинете заведующего отделом, справлялся, нет ли срочных дел, ЧП. Как правило, ничего не случалось, но зато звонивший фиксировался в журнале дежурного и тем самым получал дополнительный шанс вырасти в глазах начальства и коллег.

На самом деле не только в выходные, но и в будни не существовало никакой потребности в сверхрвении аппаратчиков. Поэтому, соблюдая ритуал позднего ухода со службы, они решали в рабочее время личные дела. Один высокопоставленный функционер дни напролет пропадал на теннисном корте, а то и у любовниц. К концу «смены», однако, он подкатывал к Старой площади и часов до десяти вечера гарцевал вокруг еще большего начальства, а заодно изгалялся над подчиненными, мешая им вернуться к семьям. Товарищ названивал низшим по должности, и о горе, если кого-нибудь не оказывалось на месте.

Поэтому, запершись в кабинетах, сотрудники дремали, играли в шахматы, разгадывали кроссворды и поджидали вызова на ковер. Жен аппаратчики инструктировали всегда и всюду подчеркивать, что не видят супругов, что те «вкалывают» сутки напролет. Помню, одна такая дамочка жаловалась на перегруженность избранника судьбы даже в тот день, когда его отдел за полной никчемностью ликвидировали и он собирал пожитки в кабинете, бегал с обходным листом.

Вторая заповедь заключалась в том, чтобы держаться со всеми нецековцами на расстоянии и обращаться с ними как с младшими и незначительными. В первый же день меня проинструктировали: посетители, пусть даже твои ближайшие друзья, попав в штаб партии, должны чувствовать свою ничтожность, трепетать. А посему никакого панибратства ни с кем. Говорить с посторонними полагалось сухо, внушительно, назидательно, в повелительном наклонении. Командовать, а не говорить. Пришедшему отводилась роль слушающего и козыряющего.