Сергей Николаев - Морской космический флот. Его люди, работа, океанские походы

И это случилось. Примерно 20-го ноября первая немецкая разведгруппа на трех танкетках вошла в деревню. В тот день мы гостили у бабушки, дом которой находился в северной части деревни. Маленького брата, которому было чуть больше месяца, мама оставила с дальним родственником – дедом Федором, гостившим у нас и не уехавшим в связи со сложившейся обстановкой.

При возвращении домой в боковом прогоне деревни мы увидели небольшую толпу сельчан, которые возбужденно махали руками, кричали и кому-то кланялись. Некоторые были с иконами. Подойдя чуть ближе, мы увидели немецких солдат. На ломаном русском языке они что-то выясняли, показывая руками в сторону Москвы. Одна из старух, держа в костлявых руках икону и неистово крестясь, не скрывала радости приходу новой власти, надеясь, что она отомстит прежней за доставленные ей унижения и вернет все, что у нее было отнято. Ее можно было понять. Раскулаченная в тридцатые годы, она затаила злобу на советскую власть. Найти себя в новых условиях не могла и не хотела.

Ее семья не была кулацкой. Обычные середняки, которые любили свою землю и умели на ней работать. Им, как и многим в то суровое время, не повезло. Каток всеобщей коллективизации подмял и сломал их. Затаенная обида как внутренний нарыв душила и озлобляла, изматывала им нервы. Даже врага, топтавшего коваными сапогами священную русскую землю, разорявшего наши города и села, убивающего тысячами ни в чем не повинных стариков, женщин и детей, она приняла с радостью и надеждой, что наконец-то наступит жизнь, о которой мечтала.

Увидев нас, эта старушка торопливо направилась к нам. Ее сморщенное лицо выражало злобу, выпученные глаза горели ненавистью. Угрожающе размахивая клюкой, она вплотную подошла к маме и прошипела:

– Ты, председательская су…… беги отсюда со своим щенком, а то ненароком привяжут к танкам и разорвут как бешеных собак.

Легко понять, что чувствовала мама в этот момент. Боялась не за себя, за меня. Подхватив меня на руки, она ускоренным шагом направилась к дому. Отдышавшись, мама рассказала деду о происшедшем. От слов старухи она долго не могла успокоиться. Насторожился и я, словно повзрослев, хотя мне было всего пять лет. Слова «война и враг» стали для меня не просто звуком, а приобрели конкретный смысл. Война – это горе, голод и смерть. Немец – это враг, который пришел убить нас. Такое осознание вскоре выразилось в моем поступке, который чуть не стоил мне жизни.

Вскоре после появления передового отряда фашисты заняли нашу деревню. Наш дом находился на ее окраине. Дом был небольшим, но чистым и уютным: две комнаты, отдельная кухня с русской печью, веранда и дворовая пристройка, в которой содержались овцы, куры и гуси. Комнаты буквально утопали в кружевах. Мама до войны работала на одной из московских швейных фабрик и занималась машинной вышивкой. Помню, что швейная машина «Singer», подаренная ей на свадьбу, строчила постоянно. Эта машина находится в рабочем состоянии и сейчас.

В нашем доме расположился немецкий штаб. Первое, что они сделали, загнали нас в маленькую комнату. Затем затопили печь, нагрели воды, натаскали в кухню соломы и устроили настоящую баню. Голые, обильно поливая себя водой, они довольно долго мылись, периодически выскакивали на улицу и валялись в снегу. В то же время солдаты, перебив кур и гусей, в большом чугуне, в котором мама варила скотине корм, приготовили на разведенном возле дома костре какую-то еду. Закончив помывку, «квартиранты» устроили в большой комнате ужин. Опьяненные успехами на фронте, подогретые шнапсом, они долго распевали песни и играли на губных гармошках. В какой-то момент один из немецких офицеров, долговязый и рыжий, завалился к нам в комнату, держа в руках что-то из продуктов. Подойдя к маме, он показал на зыбку, подвешенную к потолку, дал продукты и на ломаном русском языке и сказал:

– Киндер? Матка, кушать много надо.

Мама, испугавшаяся прихода немца, ожидала от него всего, но только не этого. Дед Федор свободно говорил по-немецки. В Первую мировую войну он несколько лет провел в немецком плену, работая на одной из ферм. Подойдя к немцу, он обменялся с ним несколькими фразами. Тот, дружелюбно похлопав его по плечу, неторопливо вышел.

Этот немец был поляком. Очевидно, война ему была чужда. Оказавшись в кровавой мясорубке, он не мог не выполнить приказа, и выполнял его, как подсказывала совесть. Воспоминание о доме, об оставленной семье размягчали его душу. И он, как бы оправдываясь за содеянное, пытался сделать что-то доброе. В удобные моменты передавал маме то колбасу, то сгущенку.