Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

Странная судьба этой бессмертной комедии: почти 40 лет она представлялась на сцене и печаталась с значительными выпусками, и только в 1869 году (в мой бенефис) было дозволено цензурою играть ее вполне в том виде, как она написана автором.

Эту актрису не должно смешивать с ее однофамилицей — знаменитой трагической актрисой, которая тогда уже сошла со сцены.

Беседа о бессмертной комедии Грибоедова приводит мне на намять странную судьбу его письма к П. А. Катенину. Письмо это, в котором Грибоедова, сам критически анализирует «Горе от ума», было мною напечатано в мало распространенном журнале «Всемирный труд» (на 1865 г.) и на это письмо, драгоценный материал для истории отечественной литературы, никто не обратил внимания… Явление, у нас, очень обыкновенное и мне ни мало не досадное. Гораздо обиднее то, что подлинник письма, подаренный мне покойным Александром Андреевичем Катениным, неведомо кем и когда, был у меня украден. Пусть это заявление примет во внимание то лицо, в чьих руках ныне находится этот автограф.

Биркиных с особенным ожесточением ни за что, ни про что преследовал директор А. А. Майков и довел их до самого бедственного положения. В. С. Биркин умер в 1821, жена его в 1837 г. (5 мая).

Об этом отзыве Мартынова обо мне было напечатано тогда же в «С.-Петербургских Ведомостях» (см. №58, 15-го марта 1859 г.)

Такое рвение, при поспектакльной плате, конечно, нельзя назвать бескорыстною любовью к искусству.

Здесь я замечу мимоходом: по моему мнению, чтобы избежать упрека в пристрастии, режиссер не должен иметь в труппе ни жены, ни детей, ни свата, ни брата: короче сказать, никаких родственных связей и отношений.

Эти слова покойного Государя были мне переданы капитаном Юхариным, который был тогда командиром роты гардемаринов.

В водевиле Ленского этот персонаж назван «Борзиковым»: намек на одного литератора того времени.

Мой водевиль: «Дом на Петербургской стороне».

Опера А. Н. Верстовского.

Сыновьям моим — Николаю и Петру.

Григорьев 2-й был неподражаем в ролях апраксинских купчиков. В этой пьесе ему разрешено было варьировать свою роль и он почти каждый раз вставлял в свою сцену какой-нибудь новый рассказ, городской современный анекдот и т.п., и потешал публику своим балагурством.

Роли в водевиле играли следующие лица: «Чукотского» — камергер Всеволожский, «жену его» — фрейлина Варвара Аркадиевна Нелидова, «дочь ее» — фрейлина Надежда Арсеньевна Бартенева, «Нюнина» — граф Иван Матвеевич Толстой, «Таковского» — граф Михаил Юрьевич Виельгорский, «купца» — генер.-адъют. А. А. Катенин… Прочих персонажей не помню.

Он был особенно хорош в «Севильском Цирюльнике» — (Бартоло), в «Сороке-воровке» — (Подеста) и в «Ченерентоле» — (Дон Манифико).

По кончине мужа, она перешла из балетной труппы в драматическую и впоследствии была довольно приличная актриса.

Тогда еще не было так-называемых, «разовых». Асенкова прослужила на сцене всего шесть лет, и только за год до своей кончины заключила контракт, по которому ей дирекция назначила самую ничтожную поспектакльную плату по 5 руб. ассигнациями за каждую сыгранную роль. Дюр не был и 10-тн лет на сцене и умер, не получая никакой поспектакльной платы.

За весь двадцатипятилетний период директорства А. М. Гедеонова, только две пьесы: «Русская свадьба» (И. П. Сухонина) и «Денщик» (Н. В. Кукольника) удостоились истинно великолепной обстановки. Но и тут вся заслуга директора заключалась лишь в его соизволении на неотступные просьбы его секретаря и тогдашнего члена репертуарной части Е. М. Семенова.

Здесь следует заметить, что знаменитая Тальони, восхищавшая Петербург за 10 лет до Фанни Эльслер, при первом своем появлении (в балете «Сильфида»), была приветствована громкими рукоплесканиями.

Несколько лет тому назад, в одной из петербургских газет, покойный Павел Александрович Булгаков (родной брат известного Константина Булгакова) сознался, что он был виновником этой дикой шутки. Не понимаю, к чему было печатно признаваться! Лучше бы было, если бы эта тайна умерла вместе с ним.

Балет «Эсмеральда», соч. Перро, был поставлен, еще до его приезда в Петербург, самою Фанни Эльслер.