Александр Чернов - Полвека в мире экслибриса

До этого мы разрешения на такие заказы получали, отмечали это в книге заказов, но на тираже это не отражали. Тут, видно, у цензуры где-то произошла неприятность, последовало циркулярное письмо, под влиянием которого тамбовские цензоры придумывали свои меры и рапортовали начальству об ужесточении порядка. Никакие мои аргументы не могли повлиять на перепуганных чиновников. Также ничего не дало объяснение, мол, ректор едет в ФРГ, где нехорошо показывать, что у нас даже визитные карточки, и те, под колпаком цензуры. Ясное дело, в стране, куда он ехал, полно профессиональных антисоветчиков, которые прекрасно знают, что означают литеры НЛ и цифры разрешительного номера. И мне пришлось печатать ту двуязычную визитную карточку, поставив внизу разрешительный номер цензуры, правда, я сделал его очень мелко, видимо только в лупу. К счастью, спустя пару месяцев на последующих подобных заказах нас уже не заставляли печатать разрешительный номер.

Вот такие нелепые трудности приходилось преодолевать Никифорову, поскольку всё, что он печатал, было нешаблонным, к тому же большая часть этого формально была для типографии частным заказом.

Причём, его конкуренты-коллекционеры, сталкиваясь с невозможностью что-то сделать, уходили в придуманный ими мир мифических клубов, а на самом деле собравшихся в гости людей. Печатая несколько листочков на пишущей машинке, называли это памятками, а то и журналами, важно нумеруя их. Не получая признания существующего общества, утверждали, что создали, кто академию, кто клуб, кто общество, но всё это дома, на кухне. Подобное похоже на графоманство, когда не сумев доказать состоятельность творения, их автор, стремящийся к лаврам писателя или поэта, занимается самиздатом. Я не против самиздата, как дополнения к полноценным изданиям, а не единственной формы.

Ведь, в конечном счёте, все эти надомные клубы свидетельствуют о честолюбии и неспособности их «создателей» к конкуренции с профессионалами. Пишу их в кавычках, поскольку при больших претензиях на самом-то деле чаще всего ничего ими и не создано. Ну, какой это «клуб» экслибрисистов, если он на квартире, куда могут зайти в гости лишь знакомые квартиросъёмщика.

Николай Алексеевич, человек по настоящему творческий, не любил подобную самодеятельность, он, веря в свои силы, стремился, невзирая на трудности, использовать уже имеющиеся структуры общества.

Несмотря на его манеру постоянно шутить, на самом деле делал он всё вполне серьёзно и с дальним прицелом. Собрав огромную коллекцию, он постарался придать ей официальный статус. В результате местная писательская организация взяла его под своё крыло и разрешила учредить Тамбовский литературный музей на общественных началах, а он, оставаясь абсолютно свободным коллекционером, стал именоваться хранителем этого музея. Никифоров изготовил визитные карточки, где он именовался как хранитель музея на общественных началах, а, когда было нужно, подписывал этим титулом свои заметки. Премудрый Николай Алексеевич так перетасовал термины «музей», «хранитель» и «на общественных началах», что уже было и непонятно, то ли музей на общественных началах, то ли его хранитель. А этот хранитель, заметим, получал полставки (где-то рублей пятьдесят) в писательской организации, о чём старался не говорить.

Музей этот был дома, для него Николай Алексеевич получил дополнительную площадь, которая, по его мнению, была мала, поэтому о ней он тоже никогда не говорил, требуя от городских властей ещё площади, ведь коллекция росла. Официальных часов посещений музей не имел, однако, каждый день приходили посетители, и в одиночку, и небольшими группами (большие группы из-за боязни за сохранность открытых экспонатов он не допускал). Музей помогал краеведам. И обязательно почётных гостей Тамбова приводили к Никифорову, в его музей.

Но главная деятельность этого музея происходила вне его стен. Интересные музейные экспонаты Николай Алексеевич приносил на предприятия, где выступал с увлекательными устными рассказами коллекционера. Очень часто они появлялись в иллюстрациях в прессе. И хоть книжные знаки, собранные Никифоровым, не выставлялись из-за тесноты в его музее, зато музей ходатайствовал о проведении выставок в библиотеках, картинной галерее, являясь инициатором и соучредителем этих мероприятий.

Оглядываясь назад, хочу отметить, что Никифоров возрождал именно традиции дореволюционного экслибриса. Может быть, тут свою роль сыграло то, что Никифоров, в отличие от Фортинского и Вилинбахова, возрождавших книжный знак вместе с ним, был мало знаком с экслибрисом первых послереволюционных лет. Тамбов всё-таки не Москва и не Ленинград, где ранее были общества и клубы экслибрисистов, а потому легче могла сохраниться информация о последних, уже послереволюционных, годах отечественного книжного знака. Если приглядеться к первым Никифоровским экслибрисам и сравнить их с экслибрисами, сделанными тогда для Фортинского, Вилинбахова и других сподвижников Николая Алексеевича, то замечаем, что, как правило, в них присутствует герб Тамбова. Эти композиции как бы продолжают традиции геральдического дореволюционного книжного знака.