Нина Фонштейн - Моя Наша жизнь

Мамы давно нет, но она успела спаять нас с Валей крепко и на всю жизнь. Я догадываюсь, что нечасто сестры с разницей в возрасте в десять лет связаны друг с другом так крепко, как мы с Валей. Мудрая мама внушила Вале, что я слабее здоровьем («рахитик военных лет», как посмеивалась я). Мне, с другой стороны, был прочно привит комплекс вины перед Валей, что она не устроила вовремя свою личную жизнь из-за нас, сидящих на ее шее (что было частично правдой), хотя в числе причин Валиной жертвенности была и забота о маме, и Валя вышла замуж уже после ее смерти.

Помню, что вскоре после смерти мамы мы вышли с Валей из какого-то магазина и, привычно повернувшись к телефонному автомату в силу привитой обязанности звонить маме – отчитаться, вдруг с болью окончательно поняли, что мамы больше нет, отчитываться некому.

Папа мечтал демобилизоваться сразу после окончания войны, но инженерные службы задерживали в армии для ремонта и вывоза военной техники, даже вызывали из Союза дополнительных специалистов для демонтажа оборудования немецких заводов.

Офицерам, которые участвовали в военных действиях и не видели свои семьи в течение всех лет войны, было разрешено привезти родных в Германию.

Когда мы приехали, мне было уже 5 лет, и я, если не всё, то многое помню. Для размещения приезжим выдавали на выбор список квартир, подлежащих уплотнению. Помню, что папа вернулся после предварительного осмотра нескольких квартир и сказал, что одна квартира ему очень нравится. И обставлена хорошо, и, что самое главное, там есть пианино.

Собрались, поехали уже всей семьей – селиться.

Приехали – помню мамино вопрошающее выражение лица: где хорошая мебель, где пианино? Папа знаками показывает нежелание поднимать разговор (он немного говорил по-немецки и соответственно вел переговоры).

Живем какое-то время с тем, что есть. Папа как всегда вежлив и обходителен, родители убегают на работу, Валю отвозят в воскресенье в Магдебург, я торчу с книжками и местными ребятами вокруг дома, питаясь тем, что оставила мама. Вся проблема моей «несадовости» была не только и не столько в отсутствии аппетита, а в том, что я ела только то, что готовила мама и к чему я привыкла. У Вали это ограничение в силе по сию пору: «С незнакомыми не знакомимся», заставить ее пробовать что-то непривычное невозможно.

Спустя какое-то время в наши две комнаты въезжает симпатичный диван, потом круглый стол, еще через какое-то время – пианино.

Папа спрашивает у фрау Эммы причины изменений.

– Мы увидели, какой вы прекрасный и порядочный человек, герр офицер. Вначале мы опасались. Жильцы, что были перед вами, при отъезде сняли все занавески с окон и срезали кожу с диванов.

За время нашего пребывания в Германии мы жили в трех городах, везде история повторялась. По-видимому, многие военные считали правильным экспроприировать немецкую собственность, помня о потерях на Родине – не мне их судить, но папа был предельно щепетилен.

Поскольку оба работали и получали зарплату, в Зальцведеле (наш последний пункт) папа смог купить мотоцикл с коляской и пианино, о котором мечтал. Магазинов в разрушенной Германии не помню, но были какие-то пункты, где можно было купить предметы обихода, которые неизвестно как попадали в хозяйственные части военных подразделений.

Немцы пользовались «гешефт» пунктами, где можно было выменять, например, утюг на пачку чая, старые консервы на настольную лампу. Можно было принести муку, сахар и какое-то варенье из старых запасов (тогда-то я впервые увидела у наших «хозяев» запасы законсервированных еще до войны компотов и солений) и заказать в пекарне торт.

В 1947-м у папы нашли язву желудка, и он был счастлив найти причину демобилизоваться. Предлагали подлечиться в Карлсбаде и продолжать службу, но он был несгибаем. Стали паковаться, папа заказал деревянную обшивку к мотоциклу и пианино, получил официальные документы на право их вывоза. Спустя несколько дней он пришел с работы очень огорченный:

– Аня, надо срочно искать покупателей и продавать мотоцикл и пианино. Меня назначили начальником эшелона. Я не могу допустить, чтобы на меня указывали пальцем, что я вывожу всю Германию.

Ехали мы в пульмановских вагонах, в каждом из которых размещались десятки семей. Я, конечно, не видела весь эшелон, который периодически просматривал папа, но мне уже было семь, и я поняла, что значит «вывозить Германию». Везли мебель, унитазы, ванны, огромные сундуки. Везли один сундук и мы: с сахаром и мукой для Беллы и ее трех детей.