Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

Картина маслом была такова: по мере моего восхождения по лестнице – сначала появилась голова с пропотевшими спутанными волосами, на которых где-то сбоку из последней возможности держался чудом не потерявшийся бант, бессильно распустив траурно почерневшие на концах ленты. Затем появилось туловище до талии и вполне, надо заметить, чистая часть платья, хотя и несколько утратившая свежесть и белизну… Наконец на площадку поднялась и вся Танечка, и перед взорами семьи предстала законченная картина: черные по локоть руки держали две непонятные, измазанные чем-то буро-черным тряпочки, подол платья был перепачкан, на грязных ногах красовались некогда белые, а теперь мокрые, черно-зелено-коричневые сандалики, ступни были совершенно черного цвета.

Левитан с Репиным отдыхают!

– Пятнадцать минут ведь еще не прошло? – осторожненько спросило явление у обалдевших родителей и, на всякий случай, втянув голову в плечи, развело руками с зажатыми в них гольфами.

Тряпочки гольфиков понуро колыхнулись, уже не ожидая ничего хорошего от этой жизни.

– Ты где была?! – хлопнула от негодования руками мама.

Вздохнув, я честно и подробно рассказала, где была и что делала.

Конечно, я ужасно опоздала, нарушив все страшные запреты, и, конечно, девочку Таню наказали. Ну а как иначе, все закономерно.

Папу со Светой мама отправила к бабушке, обещав присоединиться к ним после того, как разберется тут со мной, и они ушли, а меня мама повела отмывать, переодевать и по ходу перечисляла мои проступки и преступления.

Проступков набралось много: тут и нарушение наистрожайшего запрета уходить от дома, и копание в угле – как ни странно, это тоже не приветствовалось, хотя оценивалось менее строго, чем одиночные прогулки неизвестно где. Но главный мой проступок состоял в том, что я ужасно напугала и расстроила родителей.

Сестрица Светлана в составе напуганных не упоминалась, подозреваю, потому, что в те времена нашего далекого детства она бы только порадовалась такому исчезновению. Я бы на ее месте, наверное, тоже порадовалась бы, уж больно часто ей из-за меня перепадало.

Мама меня отмыла, переодела в домашнее, накормила и поставила в угол, четким суровым голосом огласив приговор:

– Значит, так. Простоишь в углу пятнадцать минут: ровно столько, сколько должна была ждать нас на крыльце. Вот, – сказала она и поставила на кухонный столик большой будильник. – Смотри: когда вот эта стрелка будет вот здесь, – показала она и пояснила: – Это чтобы ты поняла, сколько длятся пятнадцать минут. А также чтобы ты постояла и подумала о том, что наделала. Платьице, скорее всего, безнадежно испорчено, да и сандалики тоже, не говоря уж о гольфах. Но хуже всего твое непослушание! Подумай над своим поведением. Останешься под замком, пока мы не вернемся, Надежда Борисовна будет заходить тебя проверять. Горшок под кроватью, водичка, если захочешь пить, в чашке. Можешь рисовать и смотреть книжки.

Вот так. Она меня даже не обняла и не поцеловала, а это значило, что я очень, ну очень напортачила.

Мама ушла, а я честно осталась стоять в углу.

Сначала я все поворачивала голову и поглядывала на будильник, но стрелки никак не хотели двигаться и, вздохнув тягостно, я отворачивалась и принималась ворчать.

И что они говорят, что я опоздала? Это же очень-очень долго – пятнадцать минут, вон идут-идут и никак проходить не хотят! И я снова смотрела на часы, где стрелка еле-еле переползла на очередное деление.

И, в который раз тягостно вздохнув, наша Танечка решила заняться делом. Не просто так тут стоять. С углом этим между печкой и стенкой мы были старыми приятелями, поскольку стоять в нем, чтобы «подумать над своим поведением», мне доводилось частенько, другой управы у мамы на меня не находилось, ибо «этот ребенок ни черта не боялся», а, скажем, «бабайки из-за угла» так и вовсе ждал для более тесного знакомства ради утоления любопытства.

Но не проводить же в бездействии те пятнадцать-двадцать минут, на которые меня там оставляли! У меня на такой случай имелся старый толстый гвоздь, припрятанный в выемке пола, а у этого гвоздя было вполне определенное предназначение, а именно – выковыривать печной кирпич, тот, что у самой стены.

Зачем, спросите вы. А затем, что ужасно интересно, что там за ним в печке находится и как дым вот так из нее наружу выходит? И вообще: интересно, и все.

Кирпич легко не давался и даже не расшатался пока. Но ничего! Не последний раз я в этом углу стою – выколупаю когда-нибудь! – оптимистично думалось мне. Я вообще была девчушка неунывающая.