Никита Михалков - Мои дневники

Реальный финал: наши забрали немцев в плен. Но может быть и что-либо другое?

Виктор Петрович Астафьев

Господи! Сделай так, чтобы моя воля не мешала Твоей!

Бабушка в электричке, едущей в Сергиев Посад, ходит по вагону туда и обратно. Ходит, ходит, ее спрашивает кто-то:

– Бабушка, ну чего ты все ходишь? Сядь, посиди.

– Не могу, – отвечает, – я Сергию обет дала пешком в Лавру прийти.

– Батюшка, – говорит бабушка, – меня очень беспокоит судьба жизаны!

– Кого?

– Жизаны!

– Какого жизаны?

– Ну как же, поем же в «Верую»: «Распятого же за ны при Понтийском Пилате…»

«Я живу, как хочу, а одеваюсь, как могу».

41-й год. Лето. Наши бегут бегом от немцев. Молодой артиллерист бежит со всеми. Паника!.. Неожиданно останавливается: «Не хочу больше! Хватит». Остается с пушечкой и снарядами. И два или три часа один колотил немецкие танки и пехоту. Весело, как песню пел. Потом его, естественно, убили.

Было озеро когда-то, потом на месте озера построили большой пивной цех. Но уже несколько поколений уток весной в темноте налетают на это место, подчиняясь генетической памяти. И тут же в изумлении и испуге вновь взмывают в темноту.

Пустота и временность фестивалей.

Один человек ест в машине, пьет сок, а другой, праздно стоящий в стороне и кого-то ожидающий, от нечего делать хамски его озвучивает (чавканье, хлюпанье сока и так далее).

Никак не могущая уйти Надя… Все возвращается из-за угла, делает пируэт и вновь уходит. Но снова возвращается…

Тонкая и вечная привязка ее ко мне и моя к ней.

5–7 стариков-ветеранов на чеченской войне, и последовательные истории каждого из них в той, Великой, войне.

Униженные ветераны, без лекарств, денег, без помощи, собираются с силами и едут на войну в Чечню. Их может собирать старик-чечен, которого за сопротивление сталинскому выселению отправили тогда в штрафбат. И вот он собирает по бывшему СССР своих однополчан. Из Курска, Минска, Донецка и т. д.

Параллельно мы видим их Великую войну, кто как воевал, как выжил. Кто-то, возможно, тогда предал. Расплата – здесь, через 50 лет.

Может быть, старик-хохол встречает тут среди наемников своего внука.

– Зачем ты здесь? Что защищаешь? – Нет ответа.

Может быть, в Чечне историю можно локализовать: освобождение заложников в роддоме. Беременные женщины. Басаев. Тут могут быть и снайперши.

Старик-хохол убивает внука-наемника. (Тарас Бульба.)

Может быть, один из ветеранов вообще живет давно в Израиле. Ему звонят, зовут, объясняют, и он приезжает.

М. б. идентичность ситуационная и энергетическая между ними в той войне и в этой.

Лето. Дача. Солнце. Собираюсь на тренировку. Захожу к брату. Маленькая дочка его, Маша, чего-то гугукает. Я называю ее Марья Андреевна. Женщины хлопочут на кухне, в детской…

Поднимаюсь к брату. Он сидит, Андрончик, на кровати, свесив ноги. Без очков. Смотрит на меня, щурится. Я пытаюсь пошутить о чем-то. Подхожу. Он сажает меня рядом, обнимает. Сидим, прижавшись друг к другу. У него вдруг задрожали плечи…

Я прижал его к себе, и он как-то обмяк и разрыдался. У меня перехватило дыхание. Глажу его по голове, спрашиваю: «Что случилось?» Он молчит, плачет. Чувствую, слезы и у меня закипели. «Что случилось?» «Ничего, ничего… Я твои письма перечитывал… Прости меня! Я так виноват перед тобой!.. Я читал, как ты замерзал в тундре… и т. д.». Так мы с ним и сидели. А я подумал: какое счастье, Боже, что у меня и мысли не было прощать его, потому что я никогда и не считал его в чем-то виновным передо мною. Да, порою раздражался, злился, но того, что называется злой памятью, никогда у меня к нему не было.

Со старшим братом, Андроном Михалковым-Кончаловским. 90-е

Благодарю Бога за этот подарок!

Сидели, обедали… Вспомнили Иерусалим, Крестный путь Спасителя и то, что Он никого, кроме Отца, ни о чем не просил. Неожиданно расплакались от полноты благодарности к Нему за Подвиг ради нас, грешных.

Смотрел на такую вытянувшуюся Наденьку и думал, кто и когда уведет ее из дома?..