Маргарита Агашина - Сочинения. Книга 2. Проза. Страницы дневников

Сильная гроза не бывает долгой. Ливень затих, как и начался, незаметно. Засверкало отходчивое летнее солнце, прилетел ветерок. Было так хорошо и так тихо, словно и не грохотала только что гроза, не барабанил по спинам дождище; словно во всей степи не было ни машин, ни людей, ни птиц.

Вот тогда далеко за холмом, за тем высоким обелиском и послышалась песня, девичья, звонкая. Мы ещё и слова не успели разобрать, как на холме показался грузовик, а в нём – девчата. Стоят, за кабину, за борта, друг за дружку держатся и поют на всю степь. Грузовик шёл быстро, «на цепях». Такой машине любая грязь по колено. И когда поравнялся он с нами, мы увидели: все девчонки в ромашковых венках, и грузовик тоже нарядный – в цветах и колосьях, через весь борт у него – красное полотнище, а на нём одно слово: ТАНЯ! Огромными буквами.

Вот вам и страда, и каждый погожий час на счету, и каждая машина на вес золота! А у Тани, колхозной дочки, свадьба! И выделил ей колхоз машину, чтобы в этот дорогой день проехала она всю родную степь и всё на всю жизнь запомнила: и это бескрайнее хлебное море, и тот солдатский обелиск, и эту колхозную доброту, по которой выходило, что и у хлеборобов, и у солдат нет ничего дороже, чем Танино счастье.

Потом мы положили к обелиску охапки цветов и колосьев, мокрых от дождя. И я подумала о том, как тридцать лет назад выходил из окружения молодой солдат с красным знаменем под гимнастёркой. Он шёл целый месяц, шёл ночами, пригибаясь к застывшей осенней земле, опасаясь заходить в занятые врагом сёла. Он не умер от голода только потому, что на родных, измученных войной полях находил чудом уцелевшие хлебные колосья.

Вот почему колоски, подаренные мне в тот вечер в совхозном клубе, стоят теперь у нас, в Доме литераторов, не в хрустальной вазе, а в глиняном кувшине – памятном подарке поэта и солдата.

А стихи про Танину свадьбу напечатали потом в областной газете. И дней через десять получила я от Тани письмо: «Как жалко, что в стихах не сказано, что на другом борту было написано „Серёжа”».

– Почему стихотворение «Арбуз» посвящается Михаилу Луконину?

– Кто, по-вашему, Главный Поэт Волгограда?

Так и было написано с заглавной буквы: Главный Поэт. Как Главный Конструктор.

Вопросы эти в ребячьем списке стояли далеко друг от друга, но я их объединила. Потому что ответ на оба вопроса – это разговор об одном человеке, Михаиле Кузьмиче Луконине.

Он был, есть и навсегда останется Главным Поэтом нашего города.

Не потому, что он был самым талантливым и самым известным из нас. Хотя и это правда. А потому, что ни у одного из наших поэтов не было такой рабочей, солдатской, мужественной, такой чисто сталинградской судьбы. У Луконина она была.

Он вырос в Заволжье, на Быковых Хуторах. Работал на нашем тракторном заводе. Потом уехал в Москву, в Литературный институт, и переманил туда своего друга, тоже тракторозаводца, поэта Николая Отраду. Когда началась война с белофиннами, оба они – и Отрада, и Луконин – ушли добровольцами в лыжный батальон. В одном из боёв Отрада погиб. А Луконин вернулся. И пошёл потом, опять добровольцем, на Великую Отечественную войну, прошёл её всю – от начала до конца, от Москвы до Берлина. И опять выжил: хранила его судьба, его солдатское счастье.

В 42-м году в горящем Сталинграде погибла рукопись его первой, так и не вышедшей, книги.

Его поэма «Рабочий день», получившая Государственную премию, написана была о людях Сталинградского тракторного.

Луконин потом жил в Москве, был секретарём Союза писателей СССР, объездил полмира. Но сердце его всегда было здесь, на тракторном, на Быковых Хуторах, и счастлив он был тоже только на Волге…

Он любил всё волгоградское. Любил и всегда всё замечал – от великого до мелочей.

– Посвяти мне «Арбуз», – сказал Луконин, когда я при нём прочитала эти стихи.

Арбузы в декабре, о которых я в стихах написала, увидела я в ту зиму, когда Луконин был в поездке, если не ошибаюсь, в Лаосе. Или в Камбодже. Во всяком случае, очень далеко от заснеженного сталинградского базара. И к Луконину эти декабрьские арбузы вроде бы отношения не имели. Но в стихах были слова «Быковы Хутора», была – пусть хоть единым словом! – его, луконинская, «арбузная столица», и он не мог промолчать, не принять близко к сердцу, не мог не сказать: