Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Там же: автор объясняет это обличение следующим: «Потребность проявить себя в движении, неограниченном никакими рамками. Эта потребность у русских людей возникала перед переходом к другому режиму жизни, ставящему границы такому поведению по тезису: грешить так грешить, чтобы было в чём каяться. Известно, что существовал в древней Руси обычай грешить на Рождестве, чтобы очиститься от греха в крещенской купели. Масленица была преддверием Великого поста, как язычество исторически предшествовало христианству, и она являлась рецидивом к первому. Историческая роль христианства, вследствие чего оно признаётся прогрессивным явлением, было то, что оно смягчило нравы язычников, но по закону атавизма у принявших христианство, остались черты язычества в быту. Эти черты оста[ва]лись в быту русских людей на протяжении веков и, гармонизируя с характером русских людей, обусловили широкий тип его. Этим объясняется живучесть масленицы в быту русских людей» // Там же. Л. 93–94.

Завершает «свердловский» очерк «Масленица» автор антирелигиозным пассажем: «Изменить этот быт могло только изменения бытия русских людей, что подтвердили события, вытекающие из Великой соц[иалистической] революции в России: масленица теперь утратила свои главные черты, и должна быть признана пережитком прошлого, как и христианство, с которым она уживалась» // Там же. Л. 94–95.

В очерке «Великий пост» (30 июля 1965 г.) в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор подробно описывает свои первые детские ощущения от Великого поста: «Мне было, вероятно, лет шесть-семь, когда в один из дней Великого поста, под вечер, я слушал этот унылый звон, приглашающий к вечерне. Был весенний день, солнечный, тёплый. Солнце клонилось к горизонту, но светило ещё достаточно светло. Я стоял у катушки, что была у нашего дома. Она уже разрушалась от таяния. Помню, что около купола церкви, имевшего вид редьки, обращённой «хвостом» в небо, летали и «галдели» галки. Я наблюдал, как к церкви подходили мужички и бабы, говевшие в это время. Унылый звон вызывал в моей душе гнетущее настроение вопреки впечатлению радости от нарастающей весны. Этим, очевидно, и объясняется, почему этот звон по закону контраста поразил меня и запомнился мне как символ Великого поста. Когда бы я ни пел или не слушал прекрасную песню со словами, взятыми в эпиграфе этой статьи, передо мной, перед моим воображением обязательно возникала описанная выше картина» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 3–5.

В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор приводит молитву Ефрема Сирина полностью: «Она исполнялась всегда драматически: священник произносил

1. «Господи и владыко живота моего, дух праздности, уныния и любоначалия не даждь ми». Земной поклон.

2. «Дух же смиренномудрия, терпения и любви, даруй ми, рабу Твоему». Земной поклон.

3. «Ей, Господи, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков!» Земной поклон.

Дальше «умная» молитва: «Боже, милостив буди ми, грешному» (молитва мытаря из притчи «О мытаре и фарисее») 10 или 12 раз, и снова вся молитва и земной поклон» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 17–18.

Там же: «Я с детства любил пение, и великопостные унылые церковные мотивы не прошли мимо моего внимания, но в исполнении деревенских певцов они сохранились в моей памяти смутно, а впоследствии они, если можно так выразиться, «полиняли» под более сильным действием «партесного» пения. Помню только, что когда дьячок запевал «Покаяния», то теченские хористы и любители из присутствующих дружно подхватывали, и по церкви разносилось громкое пение, а когда дьячок запевал «На реках Вавилонских», то большею частью пел solo , а подхватывали отдельные голоса, и случалось, что невпопад» // Там же. Л. 35–36.

В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор подробнее пишет о визитах с поздравлениями причастников: «В течение этого поста, … хождение по гостям, считались предосудительными, но некоторым послаблением было посещение с поздравлением причастников, точнее – причастниц. Считалось делом вежливости и признательности поздравить причастницу с принятием «святых честных тайн», причём вошло в обычай, чтобы причастница готовила на угощение пирог. На этой почве создавалось даже соревнование в том, кто испечёт лучший пирог и идеалом считался пирог из осетрины. Никто из наших художников не избрал для своей картины сюжета на эту тему, а он мог бы быть очень ярким» // Там же. Л. 28–29.