Мария Залесская - Ференц Лист

И это было только начало! Теперь уже не гнушались открыто ставить под сомнение и композиторский талант Листа, «поскольку свои тяжеловесные вариации на тему известных произведений, а также гимн, написанный на торжества в честь открытия Эстергомского собора, он и сам вряд ли считает выдающимися произведениями» [527] .

И такое говорилось и писалось на его родине! Тамошние ядовитые стрелы ранили всего больнее. Правда, голоса тех, кто осмелился выступить в защиту Листа, были хотя и единичны, но гораздо более авторитетны, чем его критиков. Так, композитор, пианист и видный музыкальный деятель граф Иштван Фаи (Fáy; 1809–1862), давний знакомый Листа, писал в номере «Вашарнапи Уйшаг» (Vasárnapi Újság — «Воскресные новости») за 25 сентября: «Не будем говорить оскорбительных слов о его патриотизме, ибо он возложил на алтарь родины немало жертв и всегда был ее патриотом, пусть не словом, но делом. Нация может гордиться им. Сделанные им заключения стали, скорее всего, результатом поспешности» [528] .

Позднее еще более откровенно высказался Михай Мошоньи в основанной им совместно с давним другом Листа Корнелем Абраньи [529]музыкальной газете «Зенэсети Лапок» (Zenészeti Lapok — «Музыкальные листки»): он признался, что сменил свою немецкую фамилию Бранд на венгерскую Мошоньи, вдохновившись именно книгой Листа [530] .

Но одинокие голоса в защиту Листа тонули в море озлобленной критики. Лист откровенно не понимал, чем он мог обидеть соотечественников. Он с детства был убежден, что цыганская музыка является подлинным венгерским фольклором; тогда же он ее искренне и навсегда полюбил. В то время многочисленные цыганские ансамбли называли венгерскими по всей Европе. Лист просто осмелился высказать вслух заблуждение, в котором пребывали многие, и это заблуждение тут же стали приписывать ему одному.

Пожалуй, самым весомым и объективным словом в защиту Листа стал доклад Белы Бартока «Проблемы Листа», прочитанный в Венгерской академии наук 3 февраля 1936 года, почти через полвека после смерти гениального земляка: «Мы лишь частично можем предъявить Ференцу Листу обвинение в связи с его ложными выводами; из всего того, что он имел возможность видеть и слышать, он вряд ли мог сделать иное заключение, чем то, которое вытекает из его книги. Более того, как раз напротив, та смелость, с которой он высказывает свое добросовестное, хотя и ошибочное мнение, вызывает уважение» [531] .

Стоит обратить особое внимание на один чрезвычайно важный вывод Бартока, во многом объясняющий недооцененность творчества Листа, которая к началу 1860-х годов начинала всё острее ощущаться им: «…широкая публика не может уловить сущности музыкальных произведений, она легче воспринимает их внешние стороны». По его мнению, произведения Листа важнее вагнеровских — не потому, что более совершенны, а потому, что «Вагнер полностью использует и развивает все введенные в них новые возможности, а многочисленные начинания, встречающиеся у Листа, были развиты не им самим, а его последователями» [532] .

Сам Лист, словно ставя точку в болезненном вопросе, 14 января 1860 года писал Анталу Аугусу: «Патриотизм, без сомнения, великое и достойное восхищения чувство, однако излишняя пылкость его проявления стирает необходимые границы, а единственным его двигателем становится лихорадочное раздражение; случается, что устраивают и бурю в стакане воды. <���…> Я, однако же, твердо убежден в своей способности выполнить свое предназначение и буду постоянно стремиться к прославлению родины… трудами на поприще художника. Возможно, не совсем так, как предполагают некоторые патриоты, для которых „Марш Ракоци“ означает примерно то же, что Коран для халифа Омара; возможно, не совсем так, как те, кто с удовольствием сожгли бы — как Омар Александрийскую библиотеку — всю немецкую музыку под тем чудесным предлогом, что она или не представлена в „Марше Ракоци“, или не стоит ничего. Возможно, не совсем так, но тем не менее я привязан к Венгрии. Позвольте еще заметить Вам, что шум, поднятый вокруг моего труда о цыганах, натолкнул меня на мысль о том, что я еще больший венгр, чем мои оппоненты, маниакально настроенные венгры, ибо одной из характерных черт нашего национального характера всегда была лояльность» [533] .

Книга Листа «Цыгане и их музыка в Венгрии» оказалась для автора миной замедленного действия. Осенью 1881 года в Лейпциге вышло, снова на французском языке, ее второе переработанное издание, вызвавшее не меньшую бурю, чем первое. К тому времени акценты значительно сместились: если первое издание сочли оскорблением венгерской нации, то второе — свидетельством листовского антисемитизма. По мнению К. Хамбургер, Каролина Витгенштейн, фактически приписав Листу собственные убеждения, «нагородила ужасной чепухи о венграх и цыганах и до неузнаваемости исказила венгерские имена и географические названия. В качестве отрицательной „противоположности“ свободолюбивым цыганам одну седьмую часть книги она посвятила „другому“ народу без родины — иудеям, что не имело никакого отношения к основной теме (не будем забывать: по изначальному замыслу Листа этот текст должен был служить предисловием к „Венгерским рапсодиям“!). Среди прочего княгиня развила мысль о том, что евреи не обладают творческими способностями… Неспособный к творчеству злобный еврей из первого издания несчастной „цыганской книги“ в новом ее варианте стал настоящим воплощением ненависти, причиной всех бед общества: как тот, в чьих руках сосредоточились деньги, пресса и власть, и, наоборот, как подрывной, либеральный, социалистический элемент».