Лидия Сычева - Дорога поэта. Книга о жизни и творчестве

Из дневниковых записей Валентина Сорокина, 1983—1986 гг.

Нельзя, невозможно не любить Росси ю, ну, скажите, как её не беречь, как её не славить – мать нашу, мудрость нашу, совесть нашу?

*

Смерть Василия Дмитриевича Федорова обострила меня. Я стал печальнее и беспощадней.

После Василия Дмитриевича мне преклоненно уважать некого.

*

Был на Урале. В Елеке видел храм М. И. Казакова. В храме лежали овцы и свиньи.

*

Азиатские наши торгаши забили гостиницы и ларьки на Урале.

*

Нас, В. Цыбина, С. Куняева, В. Сидорова, В. Машковцева, Г. Серебрякова и других, что-то понимающих в русской катастрофе, не пустят к славе и влиянию.

*

Будет мой народ – я пригожусь. Не будет – о чем жалеть мне? Чего хотеть?

*

Пока мы не восстановим русскую изначальную истину слова, мы ничего не сделаем великого.

*

Мы кричим о сбережении каждого вида растения и животного, а сами делаем единого нового человека. Кто же мы?

*

Я все время возвращаюсь к 16—17—18 годам своим. Был я тогда очень совестлив.

*

Так хочется правды слова! Лишь она – энергия народа и государства, всё другое – виды электричества, формы состояния атомов, частиц и т.д., механика…

***

«Я последний поэт деревни», – горько признавался в 1921-м Есенин. Поэты, выходцы из деревни – конечно, потом были. Не стало деревни. Хотя Есенин не мог еще знать конкретных форм разрушения – коллективизации, «кукурузы», «перестройки». Но не это значит, что Есенин не понимал и не чувствовал глубинного тока национальной жизни, ее течения. И дело вовсе не в том, что поезд обогнал жеребенка. Русь таяла. С тех пор поезда где-то стали еще быстрее, еще мощнее. А из дома пишут (октябрь 1997-го): «По району в некоторых селах еще и не начинали убирать бурак. Вон где гибель! Дожди зашли, холода, грязь. Бог уродил, а убирать некому и нечем – все растянули. В колхозе пять лет не платят зарплату. Ну как быть?!»

О чем же должен говорить поэт? О чем соловей поет? О чем журавли жалеют? Любовь и родина. Родина и любовь. А все остальное тонет в коротеньком отрезке между рождением и смертью. Тонет, как дождь в океане, как песок в пустыне, как звезда в ясную ночь. Говорят, что не в этом дело. Что таланту все дозволено в искусстве: блуд и эгоизм. Эгоизм и блуд. Но талантом Бога не обманешь…

Оглянемся на ХХ век – ужаснемся. Сколько смертей, потерь, несправедливости! Какое жуткое обмеление, убывание народного моря! Как растеряна былая мощь, сила, слава русских, как вяло, по капле, сочится родное слово! Какое страшное разъединение равнодушия развело нас. Забвения огонь – летаргически-смертельный сон, оцепенение. Как страшно: средства связи развиваются, а связи между людьми рвутся! Москвич убаюкан телевизором, рекламой, сытными, неведомо откуда взявшимися подачками. Хлеба и зрелищ! Деревенские замордованы нуждой, выживанием. Но есть ли в этой жуткой разобщенности предмет для поэзии?

Рим пал под ударами варваров. А в поэзии последних веков явно чувствовалось александрийское влияние. Сначала проигрывают поэты. Потом – полководцы. Полководцу для битвы нужен простор, ландшафт, поле. Поэту – проходимость, слышимость слова, простор.

Валентин Сорокин – поэт классической мощи, поэт времени силы русского народа. Поэт-полководец, поэт-государственник, поэт-победитель. Поэт вершин – Блока, Есенина, Маяковского, Павла Васильева. Он несет в себе последнюю, излетную силу нации. Он родился в 36-м, в год, когда Павел Васильев уже прощался с друзьями – «собирать тяжелые слезы страны». Собирать досталось другому – в 37-м Васильева расстреляли. И его преемник – Валентин Васильевич – мог выжить, а мог погибнуть – на сплаве, в мартене, в тисках КГБ, в житейской трясине.

Он пришел… Он пришел, чтобы сказать об ушедших, чтобы страдать об уходящих. Ему, к сожалению, единственному поэту из своего поколения (да и последующих) оказалось по плечу правда о русском убывании и разорении. О нашем общем тихом исходе. И говорит он об этом с еще классической, всеобъятной мощью, со страшной матросской честностью, с непобедимым художественным торжеством. Но по силам ли народу прокормить богатыря? По силам ли будет родить нового?