Шанель Миллер - Знай мое имя. Правдивая история

Первая стадия – оцепенение, легкая головная боль, необоснованный страх, потрясение. Начинается с первой минуты и длится до двадцати четырех часов.

Вторая стадия – забывчивость, истощение, чувство вины, ночные кошмары. Продолжается от двух недель до шести месяцев.

Третья, последняя стадия – добровольная изоляция, навязчивые воспоминания, суицидальные мысли, спад работоспособности, употребление наркотических веществ, трудности в отношениях, одиночество. Тянется от шести месяцев до трех лет.

Прочитав про первую стадию, я кивнула – поразительное сходство. Но дальше… Кто все это понаписал? Кто разработал столь зловещее будущее? Кто вообще выпустил этот сраный клочок бумажки? И что прикажете делать с этим жизненным графиком какого-то душевно и физически сломленного незнакомца?

– Хочешь позвонить сестре? Дать телефон? – Эйприл протянула мне трубку. – Можешь сказать ей, что через несколько часов будешь готова уехать.

Я надеялась, что Тиффани еще спит, но она ответила молниеносно. Я знаю ее плач. Знаю, как она плачет, когда помнет капот машины, когда не может найти свои шмотки, когда в фильме умирает собака. Но сейчас ее плач был другим: словно птица билась крыльями о стенки стеклянной клетки – это был звук внутренней сумятицы. От него мороз пробежал по коже. Я заговорила ровно и так непринужденно, что сама чувствовала, как улыбаюсь.

– Тиффи! – произнесла я и никак не могла понять, что она мне отвечает. Но это сделало меня еще спокойнее, ведь нужно было унять ее истерику. – Сестрица, у меня тут бесплатный завтрак! Да, я в порядке! Не плачь! Они полагают, что-то могло произойти. Нет, точно они не знают. Всего лишь предосторожность – так, на всякий случай, но лучше мне остаться на какое-то время. Ладно? Сможешь забрать меня через пару часов? Я в больнице Стэнфорда.

Девушка-интерн мягко похлопала меня по плечу и шепотом поправила:

– Вы в Сан-Хосе. В Медицинском центре долины Санта-Клара.

Я с недоумением глянула на нее.

– Прости, оказывается, я в Сан-Хосе, в местной больнице! – сказала я в трубку, а сама подумала: «Я что? В другом городе? В сорока минутах езды от дома?» – Не волнуйся! Я позвоню тебе, когда буду готова.

Я спросила Эйприл, знает ли она, как я сюда попала.

– На скорой, – ответила она.

Внезапно я забеспокоилась о цене, которую вряд ли смогу потянуть. Одни анализы сколько будут стоить! Сосновые иглы, словно маленькие коготки, все еще царапали шею. Я вытащила из волос колючую рыжеватую веточку папоротника. Проходящая мимо медсестра довольно мягко попросила ничего на себе не трогать: нужно оставить все как есть, поскольку предстоит сделать фотографии моей головы и остального. Я вернула ветку назад – словно вставила шпильку в прическу. Кабинет для забора анализов был подготовлен.

Я поднялась – на диване остались сосновые шишки и иголки. Откуда, черт возьми, они вообще взялись? Когда я наклонилась, чтобы поднять их, волосы рассыпались по плечам и еще какое-то количество веток просыпалось на чистый кафель. Я опустилась на колени и принялась складывать все в аккуратную кучку.

– Вам это нужно? – спросила я, держа все в ладони. – Можно выкинуть?

Мне ответили, чтобы я не волновалась и оставила как есть. Я снова сложила все на диван, смущенная беспорядком, который устроила, запачкав безупречно чистый пол и мебель.

– Это просто флора и фауна, флора и фауна, – успокаивала меня медсестра напевным голосом.

В сопровождении двух медсестер я прошла в освещенную утренним солнцем холодную серую комнату с большим зеркалом. Меня попросили раздеться. «Это уж слишком», – я не понимала, почему должна показывать им свое голое тело. Но руки сами стали снимать одежду – еще до того, как мозг подал сигнал: «Слушай их». Медсестры протянули мне белый пакет для завтраков, и я положила в него свой бежевый лифчик с потрепанными лямками. В другой пакет отправилось мое серое платье – и больше я его не видела. Его потом проверяли на следы спермы или что-то в этом роде. Когда я осталась голой, из зеркала на меня смотрели собственные соски, а я не знала, куда деть руки – разве что обхватить себя ими. Мне сказали не двигаться, пока мою голову будут фотографировать в разных ракурсах. Для своих портретов я обычно укладывала распущенные волосы на косой пробор, но сейчас было страшно даже прикоснуться к этой бесформенной массе. Стало любопытно: нужно ли обнажать зубы в улыбке и куда смотреть. Больше всего хотелось закрыть глаза – может быть, так я стану невидимой.