Владимир Губский - Лиля

Этот неожиданный финал меня очень огорчил. Некоторое время я постоял возле дома, поглядывая на окна, но, ничего не высмотрев, побрёл обратно к метро.

Была полночь…

Через день, тридцать первого декабря, следуя новой народной «традиции», я с друзьями отправился в Сандуновские бани. Все годы учёбы в институте мы регулярно посещали разные московские бани. Ходили всегда с утра, и чаще – в расположенные неподалёку от института Центральные бани – к «первому пару», а из бани успевали в институт – ко второй «паре» . Проблем с очередями не было, так как культурный столичный народ давно был приучен пользоваться домашними ваннами. Но душа человеческая жаждет общения. Поэтому бани мы посещали исключительно из любви к демократии и «основам Римского права», ибо только в бане студенты, генералы и мясники гастрономов становились равными пред законом в лице материально ответственных банщиков. Но так было до тех пор, пока первого января 1976 года стране не был представлен фильм « Ирония судьбы» . И хотя в «стране победившего социализма» рекламы не существовало, её следы обнаружились через год…

Заснеженный Звонарский переулок у Сандуновских бань напоминал разворошённый муравейник. У этого «муравейника» имелся плотный центр, который единой живой массой подпирал крепкие филёнчатые двери строения № 4 на углу переулка. Вокруг центра хаотично двигалась по своим орбитам сомневающаяся и колеблющаяся в своём выборе интеллигентная периферия. Со всех сторон в переулок стекался народ, возвещая начало новой эры в общественной жизни столицы. Новая «традиция», как снежный ком, обрастала своими новыми поклонниками. Толпа заполнила переулок, и в этом сборище жаждущих помыться людей не было ничего, что напоминало бы очередь.

Нас было трое студентов, и терять нам было нечего. Рассредоточившись по периметру плотного ядра, мы стали атаковать его, вдавливаясь в его середину. Задача была простой: пробиться как можно ближе к двери, чтобы потом, когда её откроют, быстрее занять свободные места в зале для раздевания и дожидаться подхода остальных.

Евгений, как самый юркий из нас, оказался и самым удачливым, быстро и ловко пробившись к заветному входу. Я застрял где-то в середине, безуспешно пытаясь пробиться вперёд. Толпа зажимала, давила, обезличивала десятки и сотни людей, навязывая им свои законы, превращая их в единую живую массу, устремлённую к одной цели – просочиться в заветное «игольное ушко» . Важно было не провалиться вниз и не оказаться незаметно раздавленным в этот суетный предновогодний день.

Нащупав под ногами ледышку, я пытался опереться на неё, привстать, чтобы не быть поглощённым толпой, но опора была неустойчивой и постоянно выскальзывала у меня из-под ног. «Должно быть, обломок сосульки мешается у меня под ногами», – подумал я и, задрав голову, сначала, на всякий случай, посмотрел наверх, но никаких сосулек над головой не увидел. Тогда я попытался посмотреть вниз и обнаружил, что стою на бутылке «Столичной», при этом совершенно полной! « Вот так чудо! » – пронзила меня радостная мысль. Я посмотрел по сторонам – не ищет ли кто пропавшую бутылку, но взоры всех были устремлены к заветной двери. « Вот и не верь после этого в новогодние чудеса! » – подумал я и покосился в сторону храма Николая Чудотворца. Приложив немалые усилия, я присел и, нащупав бутылку, подобрал её и убрал в свой портфель.

Когда через пару часов мы отдыхали на широких, обтянутых белым полотном деревянных диванах, я достал свою находку из портфеля, сопроводив её знаменитыми словами из фильма: « Вот, жена велела взять для гостей! » Дальше последовала немая сцена, а затем – радостные и одобрительные возгласы однокурсников.

Не привыкшие к такому людскому потопу, обалдевшие банщики не успевали раздавать простыни и отпускать пиво. По особому требованию, тайком, с оглядкой отпускалась и водка. Но у нас в тот счастливый день всё «было с собой» . Известный сандуновский санитар – дядя Юра, изменив своей привычной медлительности, за которую когда-то был прозван «луноходом», то и дело сновал между диванами, собирая пустые пивные бутылки.

Он часто бывал в нашей пирожковой, что находилась напротив института, на углу Варсонофьевского переулка. Дядя Юра приходил туда обедать. Даже зимой, несмотря на мороз, он являлся в пирожковую в неизменном синем халате, без очереди выбивал в кассе чек, так же, без очереди, отоваривал его на раздаче – обычно он брал три пирожка с рисом и относил их на своё любимое место – к угловой стойке у окна. Затем он возвращался к раздаче, брал глубокое блюдце, ставил в него стакан и наливал горячего какао. Наливал он до тех пор, пока какао не переливалось через край стакана и не заполняло до краёв блюдце. Дальше наступало самое главное – несение стакана к своему столу. Дядя Юра, держа перед собой блюдце, готовое выскользнуть из дрожащих рук, начинал мелко семенить ногами, делая маленькие, в полступни, шажки. Он нёс свою добычу так осторожно, как будто нёс не какао с добавкой, а неразорвавшуюся гранату. Студенты и посетители пирожковой, боясь быть облитыми, невольно расступались в стороны. На минуту жизнь в пирожковой замирала. Благополучно дойдя до места, дядя Юра усаживался на подоконник и приступал к трапезе.