Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Во дворе его ожидал Созинов с конём. Капитан легко взлетел в седло, тронул шпорами коня. Конь ястребом перенёсся через невысокую каменную ограду, приземлившись, взбил подковами яркую электрическую сыпь, целое сеево...

Самое трудное в горах — проходить ледники. Ледяные реки, издающие при движении пушечный гром, опасные, глубокие, способные проглотить всадника вместе с конём, требовали внимания и осторожности.

В горах, примыкающих к России и находящихся на её территории, насчитывалось немало гигантских ледников, имеющих свои тайны, свою мрачную славу. От блеска льда на солнце быстро выгорали глаза, бывалые путешественники старались брать с собой в дорогу маски — наподобие тех, которыми изнеженный аристократический люд обзаводится перед костюмированными балами, только эти маски и спасали людей от беды. И всё равно плакать от жестокости беспощадного горного солнца будут все — и кони, и люди.

Через две недели пути Корнилов, обросший — в горах лучше не бриться, яростное солнце сжигает кожу до волдырей, оно вообще может грызть мясо до костей, никакая мазь не помогает, ожоги болят долго, мешают спать, превращают человека в лунатика, — остановил отряд у грязной, круто вздыбившейся в небеса кромки ледника. Огляделся.

Из-под высокого среза вытекала прозрачная говорливая вода — несколькими ручьями, чуть ниже ледника ручьи сливались в один, и дальше между скалами погромыхивала, сдвигая с места камни, выламывая из отвесных стен целые куски породы, буйная река; справа, если лицом встать к леднику, в бездонное небо уносились угрюмые коричневые скалы.

Кое-где, в центре высветленных проплешин-пятен, — видимо, в этих местах порода была послабее, — росли небольшие, скрученные в восьмёрки, изломанные зелёные кустики. Это была арча — памирские деревца, мученики, изуродованные природой, лютыми холодами и ветрами.

За спиной также круто вздымались к облакам усталые, ноздреватые от старости, грязные горы. Горы эти словно ждали чего-то, в их облике застыл невольный вопрос уж не конца ли света они ждали? Вопрос был громок, красноречив, сформулирован толково, но ответить на него вряд ли кто решался.

Чтобы увидеть верхнюю кромку этих гор, голову надо было задирать так, что шапка обязательно хлопалась на землю, не удерживалась на макушке.

— Будем разбивать становище. На отдых — два дня, — проговорил Корнилов, спрыгнув с коня.

Слева, на взгорке, который огибала говорливая ледниковая речка, гнездилось несколько глиняных кибиток. Там жили кыргызы. Над кибитками возвышались кривоватые, небрежно слепленные купола мазаров — могил людей, когда-то живших здесь. Это кладбище было расположено на площадке более безопасной и более высокой, чем кишлак, — туда и вода не дотянется, и лавина мазары не накроет, и камни, сорвавшиеся с верхотуры, не размолотят. Место было выбрано с умом.

Совсем недалеко, за срезом вознёсшихся в небо гор находился Китай: там точно такие же горы, такие же глиняные кибитки, похожие на гнезда гигантских ласточек, там текли такие же реки и сползали по наклонной каменной тверди, образуя внизу грязные марсианские нагромождения, такие же ледники. Только всё, что находилось по ту сторону скал, было чужим и в душе капитана не рождало никаких чувств — ни озабоченности, ни тепла, ни причастности к тамошним горам, которые не было необходимости и защищать... И совсем другое дело — земля по эту сторону гор.

Поставили три палатки, две большие, солдатские, для отряда, и одну маленькую, офицерскую, с клапаном, в который было вшито крохотное слюдяное окошко — для Корнилова.

От кибиток, стоявших вдалеке, отделились две фигуры в халатах; пригибаясь низко, будто в атаке, с винтовками наперевес, они двинулись к отряду.

— Керим, принимай гостей! — предупредительно выкрикнул Корнилов.

Кивнув, Керим неспешно двинулся навстречу к шедшим к ним кыргызам — те не гостями были в здешних местах, а хозяевами, с представителями службы государевой встречались редко, потому себя так и вели — будто атаку с несколькими обходными манёврами совершали...

— Кто такие будете? — издали, гортанно, словно орёл, прокричал старший из кыргызов, старик с подслеповатыми глазами и тощей, внизу завитой в косичку бородкой.

Керим прижал к груди обе руки, показывая, что худых намерений не имеет, и ответил старику по-кыргызски:

— Свои, аксакал! Из штаба Туркестанского военного округа.

Старик вскинул ко лбу ладонь, развернул её ребром на манер козырька, подслеповатые глаза его шустро заскользили по фигурам людей, находившихся на площадке.