Денис Гардари - Тропами искусства. Записки странствующего художника

Думая о Кабакове, я всегда вспоминаю одну его работу, называется она «Диван-картина». Она не очень популярна, даже картинки в интернете нет, но я вспоминаю именно ее. Вместо полотна холста – большая мягкая спинка дивана такого светло-серо-голубого цвета, а где-то в левой части, нарочито не посередине, в это «поле» вдавлена маленькая пластина с портретом человека. Казалось бы, фигня какая-то. Но, если вдуматься… Лично для меня это образ «вдавленности» нашего частного «я» в мир. Причем это вдавленность не непосредственно в бытие, а в такое мягкое и удобное, практически бесцветное пространство банальнообыденного, в тот наш «экзистенциальный» диван, на котором мы прячемся от реального мира.

Или Оскар Рабин, неформальный лидер Лионозовской группы, организатор Бульдо- зерной выставки, поэт «барачной истории». Как говорил сам Рабин, в его жизни было три «жизни»: до смерти Сталина в 1953-м, с 1953-го по 1978-й и с момента эмиграции – жизнь в Париже. Да, жизни – целых три, но художник в Рабине точно родом из второй. Если посмотреть ретроспективно на его картины, то очевидно, что с определенного момента язык Оскара Яковлевича практически не меняется. Немухин (один из лионозовцев) вспоминал, что однажды, приехав к Рабину, он услышал возглас: «Я нашел себя!» А после возгласа увидел на картине ни на что не похожий «живой» барак, с глазами-окнами и собственной неповторимой «говорящей» историей.

И действительно – это особое умение Рабина: делать из натюрморта – пейзаж, из «окна» – историю, из истории – «взгляд». Вернее, не умение, а свойство… Ведь это не навык, а черта характера.

Моя личная история с этим мастером случилась в конце девяностых. Я тогда работал юристом у Леонида Некрасова (нашего уральского дельца-молодца, ныне Леня уже в мире ином… Впрочем, как и Рабин). Как-то раз в кабинете у него я увидел раскрытую папку с репродукциями. Стал разглядывать и залип на какой-то странной смеси угрюмости и надежды, ярких красок и матового поглощающего нечто (именно нечто, а не ничто). Через десять лет, на выставке Рабина в Третьяковке (первой персональной выставке художника в России), я снова словил эти чувства. Странным образом, окружающий контекст изменился (и у меня, и у Рабина), а ощущения от его картин – нет.

Урал тоже внес свою лепту в рождение изнанки советской творческой жизни.

Миша Шаевич Брусиловский, «пионер уральского неофициального искусства», родился в Киеве, но после окончания в Питере Репинского института уехал по распределению в Свердловск, где и остался на всю жизнь. Хрестоматийна история попадания Брусиловского в мир искусства: после войны он был юным беспризорником и состоял в банде авторитета по кличке Кот. Как-то на день рождения Миша нарисовал Коту в подарок его портрет на клочке бумаги и, смущаясь, вручил главарю… А на следующий день место Брусиловского «на вокзале» занял другой пацан, а Мишу Кот отвез за свои деньги в училище для одаренных детей. Такие вот дела…

Брусиловский – талантливый живописец с превосходным чувством формы – мог легко взлететь на олимп советского художественного истеблишмента, но… Выбрал другой путь и после известной совместной с Мосиным картины 1964 года «1918» получил ярлык «формалист» и на долгое время был вычеркнут из художественного пространства Урала: Ельцин, будучи первым секретарем обкома, несколько раз активно высказывался по поводу «вражеской сущности» Брусиловского. Хотя в итоге это не помешало художнику получить всесоюзную известность и стать тем, кем он стал… А может, и помогло.

Помню, как-то, лет десять назад, когда я только делал свои первые шаги как художник, я где-то на выставке ляпнул: дескать, вот, мне уже столько лет, куда лезу и все такое… На что Миша Шаевич по-доброму посмотрел на меня и ответил: «Денис, в России художник в восемьдесят лет считается начинающим, поэтому у тебя все впереди».

Вообще, мне кажется, именно на взаимоотношении с этим экзистенциальным «все впереди» во многом и строилась художественная реальность того времени. На вере и неверии, борьбе за и смирении с, на надеждах, ожиданиях или просто мечтах. Касалось это не только неофициального искусства, но и вполне себе официального тоже.

Вот, например, один из столпов советской живописи, создатель нетленного образа «счастливого советского человека» – Александр Александрович Дейнека.

Он начинал свою творческую карьеру фотографом в уголовном розыске, потом занимался оформлением революционных спектаклей и агитпоездов, закончил ВХУТЕМАС, где учился у самого Фаворского. Оттуда он вынес свой принцип: «Композиция – это очищение сюжета от всего лишнего».