Филип Гоулд - Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти

Ко всяким ритуалам и подготовкам можно относиться с иронией, но на меня все эти практические заботы действовали успокоительно. Филипа это тоже у влекло: с одной стороны, он всегда стремился к пониманию сущности вещей, а с другой – управление любым делом нравилось ему, как веселая игра. Его убедили, что все будет именно так, как он захочет. Я знала, что он переживал за меня, боялся, что я одна не справлюсь со всеми этими хлопотами. Он не хотел возлагать на меня всю эту суету. Кроме того, здесь он наконец смог воочию увидеть место своего упокоения и убедился, что оно именно такое, мирное, каким он его себе представлял.

Адриан со своей группой приехал в семь утра 27 октября, чтобы отвезти Филипа на съемки. Это было за одиннадцать дней до его смерти. Я боялась, что он простудится, и настаивала, чтобы он взял с собой бутылку с горячей водой. Похоже, Филип проигнорировал мою просьбу, он чувствовал себя на подъеме, будучи в центре внимания большой компании талантливых молодых людей. Я ему постоянно названивала, зная, как легко он забывает, что ему можно, а что уже опасно. В пятницу мы поехали за город, где планировалось записать вторую часть интервью.

Филип выглядел очень слабым, и когда мы поднимались по лестнице, он почувствовал одышку. Я подумала, что на кладбище он мог простудиться. К концу выходных проблемы с одышкой усугубились, а в понедельник, который мы провели дома, ему стало уже совсем нехорошо. Я чувствовала, что происходит нечто очень зловещее.

Перед нами маячил смертный приговор. И трудно было не думать все время только об этом, не увидеть его в этой одышке. Я хотела сразу же позвонить в больницу, но Филип настоял, чтобы мы дождались утра, когда все равно собирались идти туда на химию. Однако терпеть одышку ему становилось все труднее. На следующее утро он чувствовал себя так плохо, что я позвонила в больницу, чтобы они там все устроили заранее для рентгеноскопии.

Джорджия написала, как все было дальше. Это была самая напряженная неделя в моей жизни. Пришли все близкие друзья Филипа – Тони Блэр, Аластер Кемпбелл, Мэтью Фройд. Как всегда, они всячески старались нас поддержать. Была, разумеется, его сестра Джилл. Его друзья по всему миру поддерживали с нами постоянную связь.

Мы создали свой собственный мирок в реанимационном отделении, но при этом видели, что Филип от нас уходит. В последний день, когда он был в сознании, он попросил ноутбук, но ко всем его пальцам были прилажены датчики, так что печатать он не смог. Мы сняли все эти прищепки, но печатать все равно не получилось. Тогда я предложила набрать текст за него. Он все время повторялся, я пыталась сказать ему об этом, но он меня не слушал. Мне было больно слышать его хриплый голос и понимать, что с каждым произнесенным словом он теряет последние силы.

Тот день он провел очень напряженно. Его обуревали страхи, но он сопротивлялся смерти – невзирая на достигнутое смирение. Тело было повержено, но его разум, настойчивый, отчаянный, торопящийся быть услышанным, продолжал цепляться за жизнь. Именно разум оставался источником жизни в умирающем от рака теле. Предыдущей ночью он записал в блокноте: «Это было чудесно, когда ночью ты, Грейс и Джорджия держали меня за руки. Я чувствовал блаженство».

Как писала Джорджия, Филип понимал, что смерть уже на пороге. Об этом он узнал из своих снов. После непроглядного мрака он видел во сне сияющие дворцы и разноцветные произведения искусства, видел танцы и веселье, изощренные узоры, переливающиеся один в другой и ведущие по дороге, у которой нет конца. Это были, как он сказал, прекрасные сны.

Момент смерти Филипа я обсуждала со многими друзьями – и с верующими, и с атеистами. Я ощутила фантастический миг благословения – именно тогда, когда по его телу прошла судорога и он умер. Мне показалось, будто я заглянула в бесконечные миры. В эту секунду маленькая больничная комнатка наполнилась светом. Мое рациональное «я» говорит мне, что это плод воображения, что в эту минуту слились воедино и эмоциональная напряженность, и усталость, и григорианские псалмы, которые мы слушали десять часов подряд, но я лучше буду верить, что это был последний подарок мне от Филипа, когда его душа отправилась в иной мир.

Я не уверена, что хоть кому-нибудь под силу смириться с необратимостью смерти. Скорбь трудно подчинить своей воле. После того как Филип умер, первый месяц прошел в непрерывных страданиях. Прозаические, формальные, выматывающие процедуры – получение свидетельства о смерти, утверждение завещания, похоронные распоряжения – смешивались с переживанием удара и неспособностью понять, что все-таки произошло.