Василий Шатилов - А до Берлина было так далеко...

Все это я не сказал генералу. Только подумал. Он это сам видел и понимал.

Старый и опытный солдат, Константин Ефимович Куликов в то же время понимал, сколь опасна и недопустима самоуспокоенность, которую может породить первым успех. Помолчав немного, он сказал мне:

— Вот что, Василий Митрофанович. Пошли-ка ты своих помощников в полки, пусть проведут разбор минувшего боя и посоветуют красноармейцам и командирам не зазнаваться. Война только началась, и надо настраиваться на более трудные дела. Уловил мысль? Об этом же я скажу и нашим политотдельцам.

Я пунктуально выполнил указание генерала. Большинство штабных командиров провели ночь в частях, беседовали с бойцами, критически анализировали прошедший бой. Разумеется, вновь и вновь отмечали и его героев. Я же, захлестнутый неотложной штабной работой, провел ночь на КП дивизии: выяснял потери, организовывал пополнение боеприпасами, проверял, как выполняется приказ комдива о совершенствовании обороны.

После удачно сложившегося для нашей дивизии боя противник оставил нас в покое и, как стало позднее известно, стал искать слабые места на стыках других советских соединений, чтобы пробить там брешь и устремиться вперед.

Весь день на нашем участке фронта стояла тишина. Лишь изредка вспыхивала оружейная перестрелка, да из невесть откуда набежавшей тучки сверкнули молнии и послышались удары грома. Я ловил себя на мысли, что вчерашний бой — это лишь кошмарный сон, что войны нет и не было. Но она была реальностью, суровой и неумолимой явью. Об этом мне напомнила шифровка, которую принес на исходе дня старший лейтенант Косолапов, высокий, неулыбчивый и молчаливый шифровальщик.

Командующий 18-й армией генерал-лейтенант А. К. Смирнов и начальник штаба генерал-майор В. Я. Колпакчи приказывали сегодняшней ночью вывести дивизию с занимаемого рубежа и следовать форсированным маршем в сторону Одессы.

Теперь известно, что переброска дивизии под Одессу ослабила оборону на киевском направлении. Фланг Юго-Западного фронта остался открытым, и этим обстоятельством мог легко воспользоваться противник, двинуть здесь вперед свои танки. Но командование пошло на такую акцию, потому что под Одессой создалось критическое положение. Немецко-румынские войска, прорвав фронт обороны 9-й армии севернее Тирасполя, создали угрозу окружения наших частей, находившихся в районе Одессы. Защитникам черноморского города требовалась незамедлительная помощь. И командование остановило свой выбор на нашей дивизии. 196-я стрелковая была пока почти в полном штате, в бою 12 июля она понесла минимальные потери. Ее подразделения были в состоянии выдержать четырехсуточный форсированный марш от станции Рахны до Черного моря. Другие же дивизии, державшие оборону по соседству, были измотаны непрерывными боями и обескровлены.

Снялись мы довольно быстро и незаметно для противника. К полуночи части были уже в пути. За темное время, а летние ночи предательски коротки, требовалось оторваться от противника, уйти подальше от мест, где активничает его авиация. Мы понимали, что колонна войск, насчитывающая тысячи человек, в степной местности не может остаться незамеченной противником, самолеты которого совершали частые полеты не только над передним краем, но и над всей прифронтовой полосой. Поэтому мы ставили перед собой задачу возможно дальше оторваться от противника.

Июль стоял сухим и знойным. Днем солнце, казалось, недвижно висело над степью и палило нещадно. Мучила жажда. Над дорогами, где двигалась колонна, стояли облака пыли. Идти под тяжестью оружия и другого солдатского снаряжения было трудно. Но наши люди знали, что их ждут боевые товарищи там, где разгорелось сражение за Одессу.

Движение колонны задерживали толпы беженцев. По дороге, уходящей на восток, текла бесконечная живая река: женщины, дети, повозки, гурты скота. Все это двигалось от самой границы, обрастая и увеличиваясь в пути, словно снежный ком. Я, как и другие, выбился из сил, ибо большей частью шел пешком, редко садился в седло. Гимнастерка побелела от пота, а ноги сопрели, на них появились гнойные волдыри. Но приходилось бодриться, не подавать и виду, что силы мои на пределе. Иначе было нельзя: долг начальника подавать пример стойкости.

Чем тяжелее путь, тем слаще привал. После почти суточного перехода колонна остановилась на короткий отдых в лесу на берегу ручья. За всю свою жизнь не испытывал я большего наслаждения от лесной прохлады, не пил более вкусной воды из ручья, чем на этом привале.