Владимир Карпов - Маршал Жуков

Пом. начальника след части по особо важным делам МГБ СССР

подполковник г/б Гришаев

17 ноября 1952 г.»

Кто же этот таинственный узник, который так изолирован и даже наручники снимаются с него только для приема пищи? Ну, как вы думаете, кто это? Вы правильно догадались. Сам министр госбезопасности Абакумов! Получал указания лично от Сталина, много, очень много знал — и не только об охоте на Жукова. А вдруг проболтается? Вот его и упекли в такую строжайшую изоляцию.

Обратите внимание на дату под письмом об узнике № 15 — 17 ноября 1952 года, до смерти Сталина оставалось два с половиной месяца...

В первых числах марта 1953 года Жуков вернулся с тактических учений в Свердловск. И вовремя, ему звонил министр обороны Булганин и, не застав, приказал дежурному, чтобы маршала разыскали в поле и чтобы он ему позвонил. Жуков немедленно соединился с министром.

Булганин сказал:

— Завтра утром вам нужно быть в Москве.

За последние годы Жуков уже привык — каждый вызов в столицу приносил очередные неприятности, и попытался узнать, что ожидает на сей раз.

— А в чем дело? Что за причина?

— Прилетишь, узнаешь, — коротко бросил Булганин. У них вообще были очень прохладные отношения. Утром Жуков прилетел в Москву и сразу с аэродрома прибыл к министру и, как положено, доложил о своем прибытии.

Булганин сказал:

— Сегодня состоится Пленум ЦК, вам нужно прибыть на этот пленум. Извините, я очень спешу в Кремль, — и быстро, раньше Жукова, вышел из кабинета. Желая прояснить обстановку, Жуков пошел к Василевскому, который тогда был начальником Генерального штаба. После обычных слов приветствия Жуков спросил:

— Не знаешь ли ты вопросы, которые сегодня будут обсуждаться на пленуме?

— Ей-богу, не знаю, мне самому только сегодня позвонил Булганин и сказал, что состоится пленум.

Прибыв в Кремль еще до открытия пленума в Свердловском зале, Жуков узнал, что Сталин серьезно болен. Открыл пленум Хрущев, он сказал:

— Настоящий пленум созван по случаю тяжелой болезни товарища Сталин. По всей видимости, он долгое время не сможет вернуться к руководству партией и государством.

Обсудив создавшееся положение, Президиум ЦК выносит на рассмотрение пленума ряд вопросов об улучшении структуры министерств, центральных государственных учреждений и персональных назначений...

Дальше я прерываю хронологическую последовательность в рассказе, потому что есть необходимость и возможность вернуться на несколько дней назад.

Теперь известны подробности, о которых тогда не знал Жуков, и не только он. Несколько лет все это хранилось в тайне, пока не написал своих воспоминаний Хрущев. Я привожу отрывки из его книги с сокращениями.

Вот слова Хрущева:

«Сталин... больше стал сам пить и стал других спаивать. Буквально спаивать... обеды (на даче Сталина) продолжались целыми ночами, а другой раз даже до рассвета... уйдя оттуда, просидев ночь «под парами», накаченный этим вином человек уже не мог работать...

(Некоторых членов ПБ охрана тащила в машину волоком. — В. К.)

С другой стороны, Сталин никогда не накачивал себя так, как своих гостей. Бывало, он наливал вино в небольшой бокал и даже разбавлял его водой. Но, Боже упаси, чтобы кто-либо другой сделал подобное — сейчас же штраф за уклонение, за обман общества. Это была шутка, но пить-то надо было всерьез за эту шутку».

Приведу для полноты картины сцену, зарисованную с натуры дочерью Сталина Светланой:

«Застолья последних лет в Сочи и в Кунцеве были многолюдными и пьяными. Я видела это несколько раз и всегда быстро уходила. Отец пил немного; но ему доставляло удовольствие, чтобы другие много пили и ели, и, по обычной русской привычке, гости скоро «выходили из строя». Однажды отец всё-таки много выпил и пел народные песни вместе с министром здравоохранения Смирновым, который уже совсем едва держался на ногах, но был вне себя от счастья. Министра еле-еле уняли, усадили в машину и отправили домой. Обычно в конце обеда вмешивалась охрана, каждый «прикрепленный» уволакивал своего упившегося «охраняемого». Разгулявшиеся вожди забавлялись грубыми шутками, жертвами которых чаще всего были Поскребышев и Микоян, а Берия только подзадоривал отца и всех. На стул неожиданно подкладывали помидор, и громко ржали, когда человек садился на него. Сыпали ложкой соль в бокал с вином, смешивали вино с водкой. Отец обычно сидел, посасывая трубку и поглядывая, но сам ничего не делал. По-видимому, Микоян и Поскребышев, которого отец называл не иначе, как «Главный», были самыми безропотными. Главного чаще всего увозили домой в беспробудном состоянии, после того, как он уже валялся где-нибудь в ванной комнате и его рвало. В таком же состоянии часто отправлялся домой Берия, хотя ему никто не смел подложить помидор. Его отец называл «Прокурором» («Только один год». С. 333—334). Такие застолья стали традицией еще до войны, а после победы тем более была причина праздновать еще чаще. И вот наконец настала та роковая ночь, которая подвела черту под этими кутежами. Никто лучше Хрущева нам об этом не поведает.