Галина Субботина - Марсель Пруст

То, что Пруст все чаще был вынужден вступать в переписку с читателями, которых он совсем не знал, заставило его задуматься над тем, какой образ его самого создается из его корреспонденции. Он вдруг осознал, что написанные им письма будут изучаться его биографами, будут выставляться на аукционах, будут издаваться, то есть покинут область его личной жизни, чтобы стать частью жизни публичной. Эта мысль пугала его, и в начале 1921 года он начал консультации со своими знакомыми по поводу возможного запрещения публиковать его корреспонденцию. Однако его советники не могли дать ему никакой обнадеживающей информации, поскольку любое посланное письмо принадлежит адресату, который имеет право использовать его по своему усмотрению. По всей видимости, Марсель смирился с тем, что его письма станут достоянием публики. По крайней мере, своим близким никаких запретов на издание он не оставил, так как первый сборник писем Пруста будет подготовлен его братом и выйдет в свет уже в 1930 году.

Вопрос, который Марсель Пруст задает по поводу своих писем, показывает, что он все чаще задумывался о смерти. Состояние его здоровья продолжало ухудшаться. Так, в 1921 году по случаю вручения престижной премии от филантропической организации Флоранса Блюменталя Пруст, являвшийся членом жюри, встретился с Анри Бергсоном. И тот и другой страдали от бессонницы, поэтому темой их разговора стали разнообразные успокоительные и наркотические препараты. Прусту было что обсудить, поскольку, как он признавался, среди снотворных он уже попробовал практически всё: и трионал, и веронал, и несколько других барбитуратов, и опиум. Ему уже несколько раз пришлось прибегнуть к морфину. К счастью, морфин вызывал у него обострение астмы, поэтому привычки к препарату у него не выработалось. Пруст практически ежедневно принимал большие дозы усыпляющих препаратов, а затем был вынужден использовать тонизирующие, для того чтобы проснуться и быть в форме. Среди медикаментов, стимулирующих сердечную деятельность, которые принимал Пруст, был и такой довольно опасный, как адреналин.

Из важных для Марселя творческих событий в этот последний период его жизни можно отметить встречу Пруста с Джеймсом Джойсом. 18 мая 1922 года он отправился на представление «Лисы» — балета Вацлава Нижинского на музыку Игоря Стравинского с декорациями Михаила Ларионова. После спектакля был приглашен на светский вечер, организованный семейством Шиф в отеле «Мажестик»: на вечере присутствовали Дягилев и многие артисты его труппы, а также Стравинский, Пикассо и Джойс. Пруст обсуждал со Стравинским последние квартеты Бетховена, но композитор принял его за сноба. Пруст также беседовал с Джойсом. Эта встреча двух самых интересных писателей начала XX века несколько разочаровывает: похоже, что они не смогли понять и оценить друг друга. Джойс запишет в своем дневнике без особого восхищения, что фразы Пруста такие длинные, что читатель заканчивает их раньше самого автора. Пруст, со своей стороны, не оставил никаких упоминаний об этом знакомстве.

Показателем ухудшения здоровья писателя становятся все чаще случающиеся с Прустом небольшие «несчастные случаи». Время от времени ему случается забыть закончить письмо, которое он начал, о чем ему сообщают его корреспонденты. Иногда ошибки появляются даже в рукописях. Некоторые персонажи, над описанием которых Пруст работает в это время, умирают в его романе дважды, а некоторые умершие воскресают. В начале 1921 года он заболевает бронхитом. Только вылечившись, выливает на себя кипящее молоко: он не только обжегся, но и, оставшись некоторое время в мокрой одежде, снова простужается. В мае 1922 года он принимает сухой адреналин и сжигает себе пищевод и желудок. Измученный приемом то успокаивающих, то тонизирующих медикаментов, он начинает страдать от головокружений таких сильных, что иногда падает. Так, 4 сентября 1922 года он упал пять раз, а 8 сентября признается, что ему трудно вставать с постели. Посещающие его друзья поражены тем, какая в его комнате высокая температура: даже в самую сильную жару он не может согреться, укрывается множеством одеял и просит принести ему грелки. Андре Жид запишет в своем дневнике после одного из своих визитов к Прусту, что когда-то он был уверен, что писатель использует свою болезнь только как предлог для того, чтобы остаться дома и работать над своим романом, однако теперь он наконец видит, что Пруст на самом деле болен.