Ги Сайер - Последний солдат Третьего рейха

Три гренадера стояли у лестницы. Ветеран, расположившийся в одиночестве у вентиляционного отверстия, через которое заглядывало в комнату солнце, шарил по карманам и раскладывал свои припасы на гладком камне. Гальс свернулся на скамье и молчал, а Линдберг и судетец молча смотрели в дыры, пробитые в стене, хотя мысли их были явно далеко отсюда. Я подошел к Гальсу и лег рядом. Несколько минут мы смотрели друг на друга, не в силах произнести слова.

— Какого дьявола нам здесь понадобилось? — наконец произнес Гальс. Черты его лица со времен нашего пребывания в белостокских казармах ужесточились.

Я ограничился жестом, давая понять, что и сам не знаю.

— Спать хочется, да не могу заснуть, — произнес он.

— Да уж. Здесь такая же жарища, как снаружи.

— Может, все-таки пойдем прогуляемся? Мы выбрались наружу и сделали несколько шагов по освещенному солнцем дворику.

— Может, хоть там холодная вода. — Я указал на сад, перед которым тек ручеек.

— Я пить не хочу — и есть тоже, — к моему изумлению, ответил Гальс.

А я-то привык к его прожорливости!

— Ты что, заболел?

— Да нет, просто тошно. Я чертовски устал, а как посмотрю вон на тех парней, становится совсем паршиво. — Он кивком указал на тридцать трупов, разлагавшихся в садике.

— Что поделать. Теперь они нам не страшны, — ответил я тоном, которму удивляюсь до сих пор.

— Наших подобрали еще до того, как мы сюда пришли, — продолжал Гальс. — В деревне свежевскопанная земля. Не знаю, сколько они туда впихнули. А скольких мы застрелили!

Несколько минут прошли в молчании.

— Как знать, может, скоро нас сменят.

— Да уж, — сказал Гальс. — Хотелось бы. Когда мы расстреляли иванов в «хлебном доме», то вели себя как последние подлецы.

Ему явно не давали покоя те же мысли, что и мне.

— Но теперь с «хлебным домом» покончено, и тут уж ничего не поделаешь, — отвечал я.

Я до сих пор ощущаю, как бегут по моим рукам пулеметные ленты, вижу, как из дула пулемета при каждом выстреле вылетает со вспышкой смертоносный свинец, сила отдачи ранит мне лицо и руки, а в грохоте пальбы раздаются отчаянные крики: «Помогите! Помогите!» Что-то страшное и отвратительное вселилось в наши души, не желает выходить и преследует нас.

Солнце светило ярко, но мы понятия не имели, который час. Еще утро или уже наступил день? Да какая разница: ели и пили мы, когда хотели, спали, когда могли, а думать пытались, когда снимали каску. Просто удивительно, как каска мешает думать…

Еще стоял день, когда в сады ворвался грохот заградительного огня противника; но пострадали от него прежде всего наши войска, которые вели наступление. Мы же забрались в убежище, в подвал, и со страхом взирали на потолок, с которого при каждом разрыве сыпалась штукатурка.

— Надо было его укрепить, — сказал ветеран. — Если рядом разорвется бомба, нас погребет под развалинами.

Обстрел продолжался не менее двух часов. Несколько снарядов упало поблизости от нас, но рассчитаны они были явно для немецких войск, которые вели наступление. На пальбу орудий противника отвечали огнем наши пушки, и грохот от артиллерийских снарядов был столь силен, что больше практически ничего было слышно Русские гаубицы стреляли на расстоянии всего лишь тридцати метров. К тому же над нами пролетали снаряды наших гаубиц, и вероятность того, что потолок обрушится от них, была ничуть не меньше.

Во время обстрела мы чувствовали огромное напряжение. Пытались делать предсказания, но события опровергали только что сделанные прогнозы. Ветеран с беспокойством курил одну сигарету за другой и без конца требовал, чтобы мы заткнулись. Краус забился в угол и там бурчал себе что-то по нос, наверное, молился.

Вечером у нас побывал взвод, участвовавший в контратаке; солдаты установили поблизости противотанковое орудие. Немного позднее появился полковник, который проинспектировал подпорки, поставленные нами, чтобы крыша совсем не обрушилась.

— Молодцы, — произнес полковник. Он обошел наш взвод, предложил каждому сигарету и затем направился в дивизию «Великая Германия», расположенную еще ближе к фронту.

Темнело. На фоне сломанных деревьев вспыхивали огни. Битва продолжалось, и напряжение становилось невыносимым. Нам пришлось выставить снаружи караул, так что никто из нашего отряда как следует не выспался. На рассвете нас подняли и приказали оставить обжитое убежище и продвигаться в глубь советской территории. Немецкое наступление продолжалось.