Елизавета Топалова - Медный всадник. Жизненный путь Этьена Фальконе

Через год Академия города Дижона предложит конкурс. Предлагалось ответить на вопрос: «Прогресс наук и искусств способствовал ли порче или очищению нравов?» Сочинение написанное на эту тему Руссо, получило первую премию и сразу сделало имя автора известным. Парадоксальный вывод Руссо вызвал массу возражений и оживленную полемику в печати. Тогда это казалось абсурдным…

В гостиной появился высокий, крепко сбитый черноволосый человек лет пятидесяти. Фальконе знал его. Это был Бюффон, директор Королевского ботанического сада. В свое время он был непревзойденным кутилой и тонким ценителем женского пола. После убийства офицера на дуэли он бежал из Парижа в Нант, где познакомился с английским аристократом герцогом Кингстоном и его воспитателем Хикманом, любителем естественной истории. Эта встреча решила его судьбу. Десять лет назад при покровительстве молодого министра Морепы он был назначен директором Королевского ботанического сада. Морепа поручил Бюффону произвести описание коллекции кабинета короля. Бюффон же предложил вместо этого сделать описание всей природы.

– Этот человек намерен конкурировать с Плинием, – отрекомендовала его госпожа Жоффрен, представляя гостям.

– Видимо, не только с Плинием, но и с Аристотелем? – уточнил Вольтер.

Бюффон учтиво поклонился Вольтеру и шутливо заметил:

– Я хочу не просто написать естественную историю, например, петуха или быка, изучая анатомию по потрохам животных. Для подлинной естественной истории польза от таких трудов невелика. Величайшие ученые древности – Аристотель и Плиний – систематикой не занимались. «История животных» Аристотеля – это лучшее из всего сделанного в этом роде, там нет ни одного ненужного слова, и ее невозможно свести к меньшим размерам всего, что он имел сказать на эту тему. Когда натуралист собрал большое количество фактов, его интересуют причины их, он стремится частные явления вывести из более общих.

Любезно кивнув Бюффону, Вольтер обратился к Фальконе:

– Я слыхал, что вы изучаете Плиния. Сочинения Плиния – подлинная энциклопедия древнего мира – не так ли?

– Я не совсем разделяю это мнение, – ответил Фальконе. – Плиний был собиратель сведений и понятий своего времени, скорее неутомимый, чем разборчивый. Сообщая бездну любопытных и драгоценных сведений, он не всегда строго разбирал их и сам был далеко не знаток в художестве. Поэтому я не могу считать мнение Плиния непогрешимым. Я читал у Плиния то, что относится к скульптуре, потому что хотел знать все о своем ремесле, но я и сейчас не могу объяснить, как рождаются мои скульптуры, это остается тайной для меня. Но я понял первенство ваяния перед другими видами искусства, в том числе и перед живописью, особенно ввиду трудностей, выпадающих на долю скульптора и не встречаемых живописцем.

– Париж ныне поклоняется античности. Все считают, что древние греки уже достигли совершенной красоты в искусстве, – сказал Вольтер.

– Толпа бессмысленно поклоняется старине, поклоняется во что бы то ни стало, – пожал плечами Фальконе. – Но древность статуи еще не свидетельство ее совершенства. К античности надо относиться трезво, в ней тоже есть несовершенства, изъяны и ошибки. Я не считаю античную классику пределом, который невозможно превзойти. Считать античное искусство пределом совершенства и единственным образцом, достойным подражания, неразумно. Таким образцом может быть только подлинная природа. Природу живую, одушевленную, страстную должен изобразить скульптор в мраморе. Самое великое, самое возвышенное, единственное, что может создать гений скульптора, должно быть лишь выражением возможных соответствий природы, ее эффектов, ее игры, ее случайностей, – это означает, что прекрасное, даже идеально прекрасное в скульптуре, как и в живописи, должно быть сгустком подлинно прекрасной природы. Прекрасное существует разбросанно, разъединенно в различных частях вселенной; почувствовать, собрать, сблизить, избрать – значит изобразить в искусстве то прекрасное, что называется идеалом, но что имеет основу свою в природе. Искусство кристаллизует жизнь. Весь вопрос в том, как из всего, что нас окружает, выделить главное, ценное, непреходящее.

– Но какова, по-вашему, цель искусства – удовольствие или польза? – спросил Вольтер. – Я видел вашу статую «Музыка». Надо ли понимать ее как аллегорию искусства? Если это так, то я бы представил ее в образе прекрасной, знатной, роскошно одетой женщины, с презрением попирающей толпу и в то же время зависящей от нее и жаждущей ее признания.