АСВ - Дневник художницы. Светлана Августинчик. 2008—2019 годы

Депрессия моя продолжалась до 15 с половиной лет. Потом ее победили новые знакомые, люди извне, и внезапные обстоятельства (положили меня в больницу – печень лечить), и я там встретила милых женщин, что пели частушки, писали стихи и лечили мою душу. А так от отца на мое имя пенсия поступать стала, но я ее не видала. На нее, видимо, мать одежду мне покупала и тетради, и еду. Девчачьей красивой одежды не было у меня. А то, что было, попадало мне от теточек и знакомых, все ушитое, перешитое. Зато в 7 классе мне сшили пальто в ателье, с белым кроличьим воротником, на красной подкладке. Оно было как генеральская шинель. Пошили пальто в конце зимы, но я в нем пару недель походила в марте, как гранд-дама, и меня наш историк Юрий Владимирович, пошел провожать до дома. Вообще-то, я хорошо успевала по истории нашей родины. Он косил одним глазом в сторону, одним смотрел прямо, и когда я с ним разговаривала, то не знала куда смотреть. На то место, которое указывает его глаз, или прямо в его лицо. Я недавно видела по телику, его пригласили на телепередачу «Стенд» в роли эксперта. Он постарел, как без этого! но в принципе не изменился. Говорил хорошо, глазом косил.

Я ходила в толстой вязаной шапке с оранжевыми узорами, ее или такую же отчим потом донашивал в домашних условиях. Он почему-то дома всегда ходил в головном уборе и.… валенках. Наверное, комната с балконом плохо прогревалась батареей, и в окно дуло. К десятому классу школы мать купила мне еще и капор из искусственного меха, и в нем я стала выглядеть на 2 года старше. До дома из школы было ехать далеко (школа осталась на другом конце города), и с остановки меня как-то вызвался проводить студент юракадемии (тогда юридического института). Узнав, сколько мне лет, он скис и дошел до моего дома, чисто держа слово. Он задавал вопросы, а я отмалчивалась, не зная, как себя вести и что говорить. Да, да, нет – так я с ним говорила. Ему было со мной скучно. Он был красивый молодой человек. Позднее, через 2 года я познакомилась с другим парнем из юр. института – Рустамом С., он был лысым, хорошо играл на гитаре. В 16—17 лет, кроме меня и Тани Захаровой, все девочки нашего класса уже обзавелись ухажерами. Все девочки в классе были красивые, самые клёвые в школе, и девочек в классе было 18 – против 6 парней. У Брагиной – мальчик Гоша Ц., из класса на год младше, у других девочек тоже. Поэтому, когда после школы ко мне в аллейке на Ленина подвалил парень лет 18, по имени Саша, я подумала, что пора, пора обзавестись другом. Он назвался рабочим и, похлопав по карману, сказал, что денег много (идем в ЦУМ, купим тебе обновки, комбинацию…). Я, конечно, в ЦУМ не пошла, к чужим деньгам интереса не проявила. Мама мне говорила, что деньги любят только мещане. «Мещане» было ругательством у нас в доме. И не то, чтобы советская идейная идеология торжествовала, а что-то еще – на особицу. И книг было немного, но мы не были мещанами, и это внушалось. Отчим был парторгом (КПСС), только дурачок мог согласиться на пост парторга в 70-е годы: зряшная трата жизни, по-моему, – сидеть на собраниях, готовить доклады и болтать непонятные, длинные фразы на партийном, сектантском языке, так непохожем на язык Пушкина и Мандельштама…

Мне 13, еще с прошлого года, я влюблена в школьника, на три года старше меня, Женю Горенбурга (он, конечно же, не знает). Он учится в одном классе с будущим режиссёром – Алексеем Балабановым. Красив Женя черными кудрями, живыми глазами и круглым лицом. И тем что он старшеклассник.

С подачи отчима стали расселять наш дом, чтобы отдать его под офисы «Цветметавтоматики» – и отчим же возглавил «расселяющую» комиссию, у него были адреса жилфонда и право распределять его среди соседей. Расселять всех жильцов нашего дома по коммуналкам и квартирам – задача трудная и неблагодарная, почти самоубийственная, потому что квартир на 32 семьи было выделено всего две. Две трёх-комнатные квартиры. И одну отчим выдал нам. Доказал, что мать не зря его выбрала как мужчину, вышла за него замуж (факт свадьбы я не помню, может, ее не было вообще?). Если и была, то без моего присутствия, и – по словам принца Датского – башмаки не сносила еще, в которых шла за гробом… Нет, мать не ходила за гробом прежнего своего мужа и в Егоршино не ездила. Жестоко. Жестоко. Вот, работа, декрет, потом малой ребенок на руках, тесно, я мешаю… Короче, вот тогдашняя жизнь: всего в обрез, дефицит всего и всего, везде очереди, продуктов не хватает, везде туго. И меня дома ругают, ругают. Все люди вокруг орут и ссорятся, дерутся, пьют. Только в деревне Мосино – у бабушки Аги – было не так.