Флориан Иллиес - 1913. Что я на самом деле хотел сказать

Молодой венгерской танцовщице Ромоле де Пульски двадцать три года, у нее очень светлые волосы, она очень красива, у нее светлая кожа и голубые глаза оттенка севрского фарфора. Этой зимой в Будапеште она увлеклась «Русским балетом» Дягилева, особенно великим двадцатичетырехлетним Нижинским в его эпохальной роли в «Послеполуденном отдыхе фавна». Когда труппа знаменитого импресарио Дягилева отправилась из Будапешта в Вену, она просто поехала с ними. Ромола сразу поняла, что ее очень интересует русский балет вообще и Нижинский в особенности. В Вене она под каким-то предлогом добилась встречи с Дягилевым, в пустом зале гостиницы «Бристоль». Она делала вид, что хочет устроиться в балет. Но на самом деле она хотела получить роль партнерши Нижинского. Дягилев сразу почуял неладное, он оберегал своего экзотического любовника, хотя и чувствовал себя в безопасности из-за его гомосексуальности; он полагал, что они с Нижинским – настоящая игра с нулевой суммой для двух игроков. Несмотря на подозрения Дягилева, Ромоле де Пульски быстро удалось стать официальным членом труппы – она задействовала все свои связи. Одним из этапов турне был Лондон. Вечерами танцоры выступают в «Ковент Гарден» с «Петрушкой» и «Послеполуденным отдыхом фавна», а по утрам готовят настоящую революцию. Они репетируют архаичный, доисторический сюжет Стравинского – «Весну священную», для которой Нижинский пытается создать хореографию под звуки холодного дождя в январском Лондоне. И каждый день терпит неудачу. Непонятно, где у Стравинского заканчивается одна фаза и начинается следующая – настолько изломанная и переплетенная музыка. Нижинский уже готов капитулировать перед гениальностью Стравинского. Раз за разом он прерывает репетиции и впадает в истерику. Ромола де Пульски заботливо накидывает ему на плечи теплый плед, чтобы он не простудился.

Эгон Шиле не может отвести от нее глаз. Он снова и снова пишет Валли, полностью обнаженную или хотя бы с открытыми гениталиями. Но ее глаза неизменно остаются безучастными, такими бесстыдно современными. Вечером 8 января Эгон Шиле опять сидит в своей мастерской на Хитцингер Хауптштрассе, 101, в Вене, там у него всегда сидели две или три натурщицы, которые старались забыть о своих проблемах, потягивались, поправляли одежду, Шиле не уделял им особого внимания, а сам сидел у мольберта, как затаившийся тигр, готовый к прыжку всегда, когда чуял интересный мотив. И вдруг он кричал «стоп!» в большой и натопленной комнате, и натурщица должна была застыть, а он рисовал ее быстрыми штрихами. Когда было нужно, он макал кисть в акварельные краски, добавлял немного красного, немного синего. У Валли он любил писать подвязку чулок, губы, пах – тем же безумным светящимся оттенком оранжевого, которым он иногда писал ее волосы. Этот резкий, светлый красноватый оттенок напоминает кровь. В этот день, 8 января 1913 года, Шиле снова не сводит глаз с Валли Нойциль, он так увлечен ею, что заставляет ее (или она сама себя заставляет) написать собственную декларацию о независимости. И вот она, полуобнаженная, склоняется над Эгоном Шиле и записывает в его священном этюднике такую фразу: «Настоящим подтверждаю, что я не влюблена ни в кого на свете. Валли». И он, испытывающий тяжкое облегчение, не понимает, рисовать ее теперь или любить.

В городе Уинстон-Сейлем, Северная Каролина, создана торговая марка «Кэмел». Это первая марка сигарет, которые выпускаются в пачках по двадцать штук. То есть в 1913 году для табачной промышленности начался XX век. А вот на логотипе сигарет «Кэмел» с 1913 года фигурирует, к сожалению, вовсе не верблюд, как можно было бы подумать, а дромадер, конкретно – Старый Джо из цирка Барнума и Бэйли. Барнум и Бэйли в январе 1913 года гастролировали в Уинстоне, а Ричард Джошуа Рейнольдс, вместо того чтобы придумывать логотип, пошел с детьми в цирк. А вечером на его холсте дромадер превратился в «Верблюда». Секретный вклад детей в мировую историю дизайна, часть первая.

А кто же те две девочки, что изображены на седьмой странице этой книги? Которые с таким любопытством, так смело смотрят на мир, но при этом как будто предчувствуют то, что их ждет? «И расцвести перед гибелью», пишет Готфрид Бенн как раз в те дни, когда была снята эта фотография. На ней Лотта и Эдельтруда, дочери фотографа Генриха Кюна, который запечатлел их в 1913 году в цвете на «автохроме» собственного изобретения. «Запечатлел», какое хорошее старомодное слово. В случае Кюна оно хорошо подходит, он много экспериментировал – с камерой, с отпечатками, и одним из первых получил цветные световые отпечатки. Это были фотографии мягкие, но не слащавые, как он сам говорил. Как кадры из «Бабьего лета» Адальберта Штифтера. Он раз за разом ставил своих детей перед камерой в красной, синей и бирюзовой одежде, как маленький актерский ансамбль.