Владимир Титомиров - Дело рук Сталина. Том 2

«Русский народ не может погибнуть, как это хотелось бы его врагу.»

«В самой природе, в самом нашем жизненном процессе, столько трагического, что людям надо бы объединить усилия, чтобы хоть как-то уменьшить зло на земле. А вместо этого находятся же такие, которые, взяв всю власть в свои руки, применяют её так, что массово гибнут невинные люди.»

«Как видно из источников, авторы которых были хорошо знакомы с тем временем и затем его описали, чудовищность сталинизма в том заключалась, что жертвы его выглядели преступными настолько правдоподобно, что и до сих пор многие верят, что всё так и было и должно было быть…»

«Вопрос: Почему так много о сталинизме, о Сталине, большевиках, советском прошлом? Лучше бы побольше об искусстве, литературе, поэзии.

Ответ: Это – как рана, которая не зажила, болит и кровоточит. Пока в этом прошлом глубоко не разберутся и не дадут ему однозначную официальную точку зрения, – приговор, на высоком правовом и государственном уровне, – так всё и будет продолжаться, всем нам во вред.»

«Человек создан для счастья, как птица – для полёта.»

[Примечание автора перед изданием книги:

Эти эпиграфы так подобраны, что дают полное представление о сути проблемы. Но читать книгу всё равно следует, ибо тема эта и сложная, и имеет сильных оппонентов.

Кроме того, в конце эпилога этой книги изложены некоторые конкретные предложения на будущее, которые считаю очень важными для страны.]

[Этот абзац в квадратных скобках вставляю здесь самым первым. Вставил бы его в первый том, но он уже у излателя.

Предупреждаю сразу, что некоторые фразы в тексте книги могут противоречить финалу книги, ибо он родился несколько лет спустя, когда книга уже была написана, и детально переработать её уже нет никакой возможности. А суть вот в чём.

Содержание книги, состоящее в основном из высказываний авторитетных личностей, наводит на мысль, что надо устраивать новый процесс, такого уровня, как Нюрнбергский. Но со временем, обдумывая всё, и читая некоторые мнения, вроде высказываний Радзинского, изложенных здесь тоже, я пришёл к выводам, изложенным в конце книги, суть которых вы прочтёте позже. А сводится эта суть именно к такому отношению, что – можно понять мотивы, но – не оправдывать преступления, и – к надежде на будущее, кратко изложенной заголовками – «очищение» и "путь к свету".

А пишу об этом сразу, чтобы читатель имел это ввиду при осмыслении всего сложного содержания книги, отражающего, насколько это возможно, всю невероятную сложность того, что произошло в Рооии в середине ХХ века.

А теперь – всё по порядку.]

Написать об этом, отреагировать должным образом на всё то, что с нами произошло – мой сыновний, семейный, гражданский долг, и так, чтобы это пошло на пользу обществу, чтобы были извлечены уроки, чтобы было меньше вражды, неприязни как по отношению к России, так и внутри страны. Считаю, чтобы сделать это, у меня были и есть все необходимые качества и возможности.

А почему «Неленин»? Находились такие, которые, при нашем первом знакомстве, если я называл себя полным именем, с характерной улыбкой произносили: "Но не Ленин"…

Можно было бы подумать, что описанный в повестях случай, – наказание содержанием в лагере строгого режима ни в чём не повинного человека, – частный. Вот чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, появилась полнейшая ясность, и представлено всё, что за этим следует, раскрывающее правду во всей её полноте, насколько это было возможно сделать в одной книге.

Первый том появился потому, что, в отличие от очень многих других, автор повестей оказался не только свидетелем, но и участником, и потерпевшим, в таких событиях ХХ века, о которых до сих пор у многих нет ясности и правильного их понимания, и которые остаются предметом повышенного интереса и требуют навести ясность по справедливости, – дать окончательную официальную оценку. Поэтому этот рассказ одного человека о себе в конце концов оказался не главным, а только иллюстрацией, в результате чего и появились два следующих тома. И всё это – словами долгожителя, в отличие от очень многих свидетелей сохранившего способность писать об этом много позже, более полувека спустя, когда многое открылось ещё и появилась возможность описать всё наиболее правдиво и откровенно.