Кристин Харпер - Харв из тундры – боль, которую я отпускаю

– У тебя начались роды, – в состоянии шока сказал отец, увидев, что моя голова лезет наружу.

– А я прям не заметила, – тяжело дыша и тужась, выдавила сквозь зубы мама. Она терпела и сталась не замечать боль.

Роды принял отец, действуя под четкие указания матери. В состоянии стресса, он насколько растерялся, что не смог предпринять никаких действий без подсказок матери.

Всё время родов, они не замечали, ни холода, ни ветра. Я вышла на свет. Не закричала. Не открыла глаз. Не дышала.

– Ударь пальцем ей по попе, – сказала напуганная мама. Её прядки волос, были покрыты инеем, а в глазах тускнела надежда, рождая отчаяние.

Отец несколько раз ударил по попе. Я начала дышать, едва ли. У меня не хватило сил закричать и оповестить тундру о своём рождении. У меня не было никаких признаков жизни, кроме слабого дыхания. Отец разрезал пуповину и завязал её. Расстегнул верхние повязки ягушки матери. Они положили меня к груди матери, и закутали под ягушкой, что б я не замерзла. Мать чувствовала слабое биение моего сердца, молясь мысленно Ямине, чтоб богиня плодородия и покровительница детей и женщин, дала мне сил выкарабкаться.

Мама с папой вскоре приехали в ближайший рыбацкий поселок, Сюнай-сале. Там нас с мамой осмотрели и сказали матери, что я в коме и возможно не жилец. Позже прилетела сан.авиация и забрала нас с матерью в поселок Яр-сале.

Меня положили в самодельный бокс, сохраняющий определенное тепло, состоящий из каких-то ламп и накрытый плотным слоем пелёнок. Дышала я слабо, но самостоятельно. Капельница подвешенная к пупку и пульсометр. В этой больнице, тоже не надеялись на то, что я выживу.

– Молись, чтоб она выжила! – строго сказала моей матери акушерка. – Если твой ребенок умрёт, я тебя посажу!

Акушерка, сказала так, лишь по той причине, что матери ещё до моего рождения запретили ехать в тундру, посоветовав лечь в больницу на сохранение. Но она не могла так долго оставаться в больнице, так как в тундре её ждали мои братья и сестры, двух, четырех и шести лет.

Мама не могла ни спать, ни есть. Она долго плакала, сидела рядом со мной и молилась своей богине.

Приподняв переноску, имитирующую бокс для недоношенных, мама завязала красную плетёную нить мне на руку. Она была принесена отцом. Красная нить, снятая с тотема охраняющего нашу семью. Мяд пухуча, хадакоча – бабушка, дух предка. Нить была старой, частично почерневшей.

– Это что такое? – крикнула с высока на мать медсестра, зашедшая в палату сменить капельницу, медсестра. – Эта нитка грязная, что за антисанитария.

Мать промолчал.

– Быстро снимай, – скомандовал медсестра. Эта женщина держалась очень высокомерно, открыто показывая свою неприязнь. – Как Вы вообще, пронесли такую грязь в больницу?

– Не трогай нить! – строго запретила опытная акушерка, проработавшая в этой больнице несколько десятилетий. Она знала многое о культуре ненцев и видела подобную не в первый раз. – Оставь девушку в покое.

Акушерка выпроводила медсестру из палаты, попутно отчитав, за проявленное высокомерие. Более мать не трогали. Она всё время сидела рядом со мной. На третий день я открыла глаза. Заметив это, мама с криков выбежала в коридор.

– Она открыла глаза! Она открыла глаза!

Все вокруг засуетились. Врач-акушер не допускала мысли, что я могу выжить, но… я выжила, поборов своё право на жизнь.

Родилась я на улице, в ночь пятнадцатого января. А шестнадцатого, меня привезли в больницу, так шестнадцатое января стало моим днём рождения. Так как зафиксировано рождение, именно шестнадцатого. Но моя мама, всегда поздравляет меня с днём рождения именно пятнадцатого. Только появившись на свет, я оказалась на грани смерти. Сурова ли жизнь? Да, сурова. Это было не последнее испытание в моей жизни. Впереди меня ждало много разочарований.

Сколько же мне было, когда я возненавидела отца всем сердцем, гадать можно вечно. Может год, может два, я не помню. В моём детстве много белых пятен. Сначала я думала, что так и должно быть. Что так и должен вести себя отец. Воспринимала это за строгость. Лет до пяти. Думала, что у меня строгий отец. А оказалось, что мой отец просто АБЬЮЗЕР. АБЬЮЗЕР – самоутверждавшийся за счёт своей семьи. Он бил и мать и нас. Пил редко, но представлялась возможность, мог неделями. Страдали ли мы от его пьянок? Ещё как. Плакали, прятались, ходили с синяками. Но как ни странно, но мы все воспринимали это как что-то нормальное и вполне приемлемое. Стыдно было лишь тогда, когда он называл нас последними словами при посторонних людях. Шлюхами, проститутками, немощными отребьями, обращался порой как с собаками, пинал под задницу если не смог догнать оленя. На минуточку, оленя! Что нереальная задача для ребенка в пять – десять лет. Злился порой с пустого места. Можно ли было, выхватить поджопника просто так? Да легко. Страшно то, что мы воспринимали всё это, действительно за что-то нормальное и приемлемое. О том, нормально ли это я задумалась, лишь когда поняла, что друг к отцы так со своими детьми не поступают.