Дженис Уайнхаус - Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь

Митчелл привез Алекса посмотреть на Эми в роддом сразу после ее появления. Он присел на стул около моей кровати и нервно улыбнулся, когда Митчелл дал ему на руки его сестренку. Мое сердце чуть не растаяло, когда я увидела их первую встречу. Одетая в белые ползунки и укутанная в пеленку, Эми выглядела огромной в руках Алекса. Он держал ее, боясь уронить. И сказал, что она воняет – от Эми пахло младенческим молочным запахом. Алекс испугался ее, потому что внезапно на его пути появилось краснощекое визжащее нечто. И плюс ко всему – это девочка!

Но как только Эми и Алекс приехали домой и последний перестал злиться, что у него родилась сестра, а не брат, все изменилось. Алекс все время обнимал Эми, отказываясь отпускать, и забирался к ней в люльку. Вскоре они стали неразлучной парочкой. Хотя через пару лет Алекс понял, что иметь младшую сестру не так уж и приятно. «Она как заноза в заднице», – частенько жаловался он мне. Если он шел на занятия по танцам, Эми тоже хотела на танцы. Если у Алекса был друг, то Эми хотела того же самого друга. Первым четко произнесенным словом Эми было «Алекс». Она хотела быть как он и следовала за ним как тень. Но в то же время в ней присутствовал дух соперничества – она никогда не позволяла ему слишком долго удерживать внимание.

Я помню, как спустя несколько лет Алекс готовился к своей бар-мицве, а я записывала на камеру его чтение стихов из еврейской Библии – Торы, которые ему предстояло зачитать на церемонии вслух. Неудивительно, что на той же самой кассете записано, как восьмилетняя Эми практикует свою воображаемую речь. Если Алексу действительно нужно было произнести речь, то Эми просто старалась от него не отставать, хотя ей не надо было готовиться ни к какой церемонии. У меня все еще есть эта запись. Помимо съемок с ее дней рождения, это единственная имеющаяся у меня кассета с ее детским голосом.

Даже тогда Эми редко подолгу молчала. Ее было слышно раньше, чем становилось видно. Она не приходила в гости – она врывалась в гости. Я часто водила ее к Ричарду, чтобы она поиграла с его сыном Майклом, который был младше Эми на четыре месяца. Именно там она получила свое первое прозвище – Ураган Эми. Не успела дверь открыться – она тут как тут. Словно огромный вращающийся вихрь, Эми металась из комнаты в комнату, всегда чем-то занятая, полная энергии и мозолящая глаза.

Я тогда тоже была энергичной. Я работала вплоть до появления Алекса и Эми. Мне нравилось трудиться и зарабатывать собственные деньги. Так было с шестнадцати лет, когда я ушла из школы. Но мне нравилось быть и мамой. Я была поглощена невероятной энергетикой моей дочки, и мне нравилось помогать своим детям искать собственные пути в их юных жизнях. Если подумать, то я поставила перед собой невыполнимую задачу – стать идеальной матерью, потому что моя мама была не такой. Именно это я хотела исправить в отношениях со своими детьми.

Моя бабушка Дебора, еврейская эмигрантка из Восточной Европы, ушла от своего мужа и приехала в Лондон из Ньюкасла без гроша в кармане и с тремя дочерьми. Моя мама, Эстер Ричман, была младшей дочерью. Хоть я и родилась в Бруклине, Нью-Йорк, мы вернулись в Хакни в Восточном Лондоне, когда мне было всего полтора года. Со временем мы проделали традиционный еврейский путь от муниципального жилья Восточного Лондона до Сток-Ньюингтона. Все это было еще до того, как мы с Митчеллом поженились и осели в Саутгейте. Мою семью нельзя было назвать богатой. Испокон веков женщины в моей семье выглядели одинаково – ходила шутка, что мы были настолько бедны, что могли позволить себе только одно лицо. Но на столе обязательно была еда.

Мой папа Эдди, который работал женским портным, был для меня авторитетом. Несмотря на то что после смерти своего отца он и два его брата росли в Норвудском еврейском приюте, папа был спокойным, нежным и добрым человеком. Все любили Эдди. Но у него была трудная жизнь. Он не только провел всю юность в детдоме, но и прошел страшную антисемитскую школу во время службы в армии. Из-за этого еще до нашего рождения он отказался от семейной фамилии Стайнберг и взял новую – Ситон. Ситон, как оказалось, это маленький прибрежный городок на восточном побережье Девона – место, куда Эдди ездил, будучи подростком, и с которым у него были связаны приятные воспоминания.

Несмотря на трудности, отец не падал духом и много работал. Когда он умер за полгода до рождения Эми, мой двоюродный брат Мартин поделился воспоминаниями: они называли моего папу «тетушкой Эдди», потому что ему удавалось совмещать роли и дяди, и заботливой тети. В свои последние годы он поставил себя во главу семейства. Я навсегда запомню стены в его доме, которые он называл своим «залом славы». Там висели фотографии его родителей и братьев, детей и внуков. Каждый раз, когда в нашей семье кто-то рождался, он вешал на стену очередное фото. «У меня нет любимчиков, – однажды сказал он. – Я вас всех одинаково ненавижу».