Хелена Янечек - Герда Таро - двойная экспозиция

Одно из таких бесполезных разоблачений случилось еще в первые годы жизни Герды в Лейпциге… да, шел 1930‑й и было холодно. Ослепительная девушка из Штутгарта еще не была частой гостьей в мансарде Георга Курицкеса, где она сейчас сидела по‑турецки на паркете (в льющемся сквозь слуховые окна свете ее ноги смотрелись лучше, чем на пыльных коврах в гостиной Дины Гельбке), и Вилли украдкой на нее поглядывал. Тонкая шея тянулась из‑под идеально уложенного боба а-ля гарсон, накрашенные красной помадой губы были сжаты в тонкую линию, как у внимательной школьницы, а в глазах вспыхивали презрительные искорки, перебиваемые проблесками зеленой радужки.

Они обсуждали, как им справиться с организацией Национального дня молодежи в Лейпциге и как привлечь прогрессивных студентов, которые не входили ни в какие партии, и вдруг Георг вскочил на ноги. Как можно оставаться слепыми и нерешительными, раздраженно заговорил он, когда большинство рабочих третьего промышленного города Германии пока еще не поделились на тех, кто сохранил рабочее место, и тех, кто его потерял, они все еще единодушны в понимании того, что своей нищетой обязаны капиталу и его прислужникам, которые промышляют повсюду?! В Германии капиталисты нажились на войне, на гиперинфляции, процветали в золотые двадцатые. Но канцлер Брюнинг переложил убытки от кризиса вовсе не на стальных баронов и уж тем более не на Гинденбурга и прочих генералов, у которых надо бы конфисковать поместья и отправить куда подальше, где они могли бы стрелять только по кабанам. Куда там! Эти паразиты в мундирах и производители пушек сговорились свалить на немецкий народ долги войны, которую они же и развязали. А Брюнинг был их послушным орудием, и тиски его драконовских мер давили рабочий класс и ветеранов – пушечное мясо, которому повезло вернуться с фронта.

Георг смотрел в сторону Герды, Герда смотрела в сторону Георга. Когда она подняла на него глаза, ее взгляд стал кротким, как у человека, жаждущего услышать продолжение сказки от великого сказителя, который знает, как не потерять внимание слушателей, как не дать их охватить первобытному страху, предшествующему развязке.

И тогда пришли волки. Они множились, потому что их недооценили, посчитали хоть и хищными, но примитивными животными, спутали с немецкими овчарками, которых можно приручить и использовать для своих нужд. Они бы и близко не подошли к домам, если бы не голод. И не только мелкие лавочники, инвалиды войны, люмпены и преступники попались в сети коричневорубашечников. Теперь на каждом заводе, складе, стройке, в каждом доменном цехе, где закрыли или сократили производство и рабочие места, единая масса пролетариата расслоилась. Голод – плохой советчик, а отчаяние – еще хуже. Голод и отчаяние работают на фашистов и на их уже далеко не тайных сторонников. Дамы из высшего общества уже соревнуются, кто из них сможет накормить до отвала Гитлера, назло рабочим, которых их мужья оставили без средств к существованию.

– Чтоб он подавился! Чтоб рыбья кость проткнула ему глотку! – выкрикнула Герда.

– Все знают, что этот деликатный мясник не переваривает ни рыбу, ни мясо, – перебил один из их одноклассников, вызвав бурю шуточек.

– Ну все, хватит! – взорвался Курицкес. – Умей мы не только чесать языком, в воздухе не воняло бы его газами.

Георг добился пылкого нетерпения на лице Герды (она чуть подтянула колени так, что подол ее юбки приподнялся), но теперь не знал, как продолжить.

– Мой отец ведет дела с Италией и часто туда ездит. Вернувшись, он каждый раз говорит матери: «Дина, разве вас ничему не научило то, что натворил социалист Муссолини? И вы думаете, что вам будет проще с коварным австрийским карликом в стране реваншистов-антисемитов?» А она кричит, что он не имеет права ее упрекать, потому что она сама поставила на ноги троих детей.

Вилли показалось, что за этой необычной прямотой скрывается растерянность; тем не менее все взгляды были устремлены на стоявшего Георга.

– Отец прав. Мы все вместе должны их остановить как можно скорее, – продолжал он сухо, и Герда сразу же отреагировала на его предостережение: ее острые ногти вонзились в ладони, лоб нахмурился, подбородок и губы напряглись, а глаза заискрились грозной энергией детской, упрямой ярости.

«Откуда у нее эта ярость?» – спросил себя Вилли, пугаясь и восхищаясь одновременно.

Георг закурил сигарету, предоставив остальным возможность высказаться. Он не отдавал себе отчета, что сейчас его глаза (пресловутые глаза Курицкеса!) смотрели на Герду с томным блеском, – Такса поверить не мог.