Николай Павленко: Петр III

Печаль и переживания, якобы овладевшие герцогом в связи с кончиной супруги, не подтверждаются его поступками: он отдал новорожденного на попечение придворных дам, а когда тот достиг семилетнего возраста, то оказался на попечении офицеров, ранее служивших в прусской армии.

Никакими подробностями о том, как шло воспитание Карла Петера до семилетнего возраста, историки не располагают. Известно лишь, что женщины обучали его французскому языку.

Процесс обучения и воспитания наследника круто изменился, когда он оказался в мужском обществе, укомплектованном офицерами. Их кругозор ограничивался суждениями об экзерцициях (специальных военных упражнениях для обучения солдат строевому делу или владению оружием. — Н. П. ), смене караулов. Солдатчина постепенно овладевала сознанием ребенка, и он, подобно взрослым собеседникам, ни о чем не рассуждал с таким воодушевлением, как о ружейных приемах, вахт-парадах и прочей военщине.

Отец не только не препятствовал увлечению сына, но даже поощрял его, полагая, что эта склонность позволит взрослому герцогу отнять у Дании неправое стяжание и отобрать у нее Шлезвиг.

Еще один поворот в жизни Карла Петера был связан со смертью отца, когда он остался круглым сиротой и во власти новых воспитателей, на этот раз двух придворных чинов: обер-гофмаршала Брюммера и обер-камергера Берхгольца. Брюммер, жестокий и столь же грубый, как и невежественный, кроме экзерциций, ничему полезному научить не мог. Вторым воспитателем был назначен бывший камер-юнкер Берхгольц, автор знаменитого «Дневника», который он вел во время своего пребывания в России в 1721–1727 гг. в свите голштинского герцога Карла Фридриха. Его роль в воспитании наследника осталась в тени, его заслонил властный Брюммер. Ко времени своего назначения вторым воспитателем Берхгольц имел чин обер-камергера.

Сведения о том, как шло воспитание и обучение наследника приставленными офицерами, а затем Брюммером и Берхгольцем, мы узнаем из сочинения Штелина, записавшего рассказ самого воспитанника, то есть Карла Петера: «Кавалеры герцога занимали офицерские места в герцогской гвардии. В прочих же маленьких корпусах было несколько офицеров, служивших некогда в прусской армии. Поэтому при дворе только и говорили, что о службе. Сам наследный принц был назван унтер-офицером, учился владению ружьем и маршировке, ходил на дежурство с другими придворными молодыми людьми, и говорил с ними только о внешних формах этой военщины. От этого он с малолетства так к этому пристрастился, что ни о чем другом не хотел и слышать.

Когда производили маленький парад перед окнами его комнаты, тогда он оставлял книги и перья и бросался к окну, от которого нельзя было его оторвать, пока продолжался парад. И потому иногда в наказание за его дурное поведение закрывали нижнюю половину его окон, оставляя свет только сверху, чтоб его королевское высочество не имел возможности смотреть на горсть голштинских солдат. Об этом часто мне рассказывал принц, как о жестоком обращении с ним его начальников, так же, как и о том, что часто по получасу стоял на коленях на горохе, от чего колени краснели и распухали.

Он приходил в восторг, когда рассказывал о своей службе и хвалился ее строгостью. Замечательнейший день в его жизни был для него тот, 1738 г., в который на девятом году своего возраста, он произведен из унтер-офицеров в секунд-лейтенанты. Тогда при дворе с возможной пышностью праздновали день рождения герцога и был большой обед. Маленький принц в чине сержанта стоял на часах вместе с другим взрослым сержантом у дверей в столовую залу. Так как он на этот раз должен был смотреть обед, в котором обыкновенно участвовал, то у него часто текли слюнки. Герцог глядел на него смеясь и указывал на него некоторым из сидевших с ним вместе.

Когда подали второе блюдо, он велел сменить маленького унтер-офицера, поздравил его лейтенантом и позволил ему занять место у стола по его новому чину. В радости от такого неожиданного повышения, он почти ничего не мог есть. С этого времени все мысли его были заняты только военной службой, и его обхождение с пустоголовыми его товарищами стало свободнее. Он говорил им всем „ты“ и хотел, чтобы и они, как его братья и товарищи, также говорили ему „ты“. Но они этого не делали, а называли его, как своего наследного принца, не иначе как „ваше королевское высочество“».

Штелин записал и рассказ своего воспитанника о том, как с ним обращался Брюммер. Из которого следует, что главный воспитатель был совершенно лишен педагогических навыков и единственным средством внушения знаний считал наказание. Даже после приезда в Петербург, когда Карл Петер стал великим князем Петром Федоровичем, Брюммер продолжал жестокое с ним обращение: «С великим князем Брюммер обращался большею частью презрительно и деспотически. От этого часто между ними происходили сильные стычки. Чрез это великий князь, защищая себя, против его иногда несправедливых и неприличных выговоров, привык к искусству ловко возражать и ко вспыльчивости, от которой совершенно похудел… Однажды произошла у него ссора с этим надменным и иногда слишком унижающим новым графом, в Петергофе, в комнате великого князя, в присутствии обер-камергера Берхгольца и профессора Штелина, и дошла до того, что Брюммер вскочил и, сжав кулаки, бросился к великому князю, чтоб его ударить. Профессор Штелин бросился между ними с простертыми руками и отстранил удар, а великий князь упал на софу, но тотчас опять вскочил и побежал к окну, чтобы позвать на помощь гренадеров гвардии, стоявших на часах; от этого профессор удержал его и представил его высочеству все неприятности, какие могут от этого произойти. Но господину обер-гофмаршалу он сказал: „Поздравляю, ваше сиятельство, что вы не нанесли удара его высочеству, и что крик его не раздался у окна. Я не желал бы быть свидетелем, как бьют великого князя, объявленного наследником Российского престола“.