Робин Кроуфорд - Уитни Хьюстон. История великой певицы глазами ее близкой подруги

Новая подруга, работа и игра в баскетбол стали для меня настоящим счастьем. Моя жизнь не всегда была такой – в детстве уж точно, когда мы жили в Калифорнии. Это были тяжелые времена, несмотря на то что в Лос-Анджелесе должна была исполниться мамина мечта о доме с белой оградкой. Пока отец служил в армии, она переехала туда из Ньюарка со своим братом и его женой. Папы не было с 1958 по 1963 год, и часть этого времени он служил десантником во Вьетнаме, но никогда это с нами не обсуждал. Вскоре после демобилизации он приехал к маме в Лос-Анджелес – и ее мечте пришел конец. Он начал ей изменять, избивать ее, а вскоре потерял работу. Но сначала у нас появился щенок.

Инцидент со щенком стал моим первым знакомством со смертью. На Рождество, когда мне было пять лет, Бина, Марти и я открывали подарки – вдруг отец сунул руку в карман куртки American Airlines и вытащил оттуда маленького волнистого светло-коричневого щенка. Мы запищали от восторга, и на следующий день отправились с соседскими детьми играть на задний двор. Щенок резвился и карабкался на нас. Папа собирался ехать на работу, сел в свой белый Bonneville и, прежде чем закрыть дверь, крикнул нам отойти в сторону. Мы сделали, как нам было велено, но никто не подумал забрать щенка.

И вдруг я увидела нечто ужасное: папа дал задний ход и нечаянно раздавил собаку. Он очень расстроился. Даже позвал маму, чтобы она завела нас в дом, а он мог убрать его и уехать.

Родители переехали в одноэтажный дом с тремя спальнями и белой штукатуркой, сверкавшей в лучах палящего солнца. У моего брата Марти была своя комната в передней части дома, а я делила заднюю комнату со своей младшей сестрой Биной. Я думала, что мы богачи, до тех пор, пока однажды мама не услышала, как я хвастаюсь подруге, и не крикнула в окно: «Потише там. Все мы тут в одной лодке».

Однажды, когда мы вернулись домой, мама велела нам не выходить на улицу. Было уже поздно, и в новостях сообщили, что в Уоттсе начались беспорядки. Папа объявил, что собирается пойти с дядей посмотреть, чем там можно поживиться, воспользовавшись хаосом. Мама попросила его остаться.

– Я не хочу сидеть с детьми одна, – сказала она.

Марти было восемь, мне – пять, а Бине, единственной калифорнийской малышке моих родителей, – два.

– Я вернусь, – сказал он и вышел в ночь.

Мама заперла двери и отвела нас в комнату Марти, где мы вместе ждали возвращения отца. Было темно, за окном мелькали черно-белые полицейские машины. Все это время мы оставались в одной комнате, сидели на корточках, выискивали взглядом отца. Ждали.

– Деннис. Деннис должен быть здесь, – сказала мама вслух.

Она всегда дрожала, когда нервничала. Тогда у нее тряслись руки. Я прижалась к ней, чтобы успокоить. Когда отец и дядя наконец вернулись, небо все еще было черным. Они принесли несколько радиоприемников и проигрыватель на восемь дорожек. На маму это не произвело должного впечатления, но ей стало легче. В ту ночь мы все спали в одной комнате.

Родители много спорили о деньгах и неверности отца, и он часто набрасывался на мать с кулаками. Когда мне было шесть лет, он так сильно избил маму металлической насадкой для пылесоса, что полиции пришлось вызывать скорую помощь и везти ее в больницу. Она вернулась домой с подбитым глазом и огромным шрамом на колене, который остался на всю жизнь. Она подозвала нас с Марти к своей кровати и спросила: «Хотите увидеть бабушку?»

Несколько дней спустя она тайком вывела нас из дома в предрассветные часы, и мы полетели в Ньюарк. К тому времени как мы приехали, отец уже звонил маме по телефону с извинениями, а затем помчал на восток в своем белом Bonneville, останавливаясь только для заправки. Она вернулась к нему, избиения продолжились.

Вскоре после этого нам пришлось пережить беспорядки в Ньюарке. На этот раз отец остался дома. Национальная гвардия стояла с винтовками у нашей двери, патрулируя коридоры и внутренний двор здания, и нам не разрешалось выходить на улицу после половины пятого вечера, когда зажигались уличные фонари.

Но все образы заколоченных витрин и сгоревших зданий отошли на задний план, когда я увидела, как отец бросил маму на пол и потащил по коридору квартиры. Я все еще вижу ее лицо и слышу, как она умоляет нас вызвать полицию, пока ее тело и голова исчезают из виду. Это заставило ее уйти от отца навсегда. Как и в прошлый раз, мы сбежали посреди ночи.

Мартин Лютер Кинг – младший писал: «Бунт – это язык неуслышанных». Кто-то может сказать, что ярость моего отца была порождением ярости и разочарования от дискриминации и явной несправедливости, которые привели к бунтам в Лос-Анджелесе и Ньюарке, и, хотя в этом есть доля правды, я не могу его этим оправдать. Никогда не забуду страх в голосе матери и выражение ее лица, когда он врывался в дом – пиная двери, хватая ее и бросая на пол, с рыком и руганью, – в то время как Марти и я умоляли его остановиться, а маленькая Бина, испуганная и ничего не понимающая, тянула к нам руки, чтобы кто-нибудь обнял ее и утешил. Большинство телесных шрамов со временем исчезли, но остались шрамы-невидимки – на маме и на каждом из нас.